Клубничный Яд

— Орел! — кричит он, наблюдая, как она быстро вращается в воздухе, снова и снова, создавая иллюзию концентрического круга, в которую ему так хочется поверить.

Серебряная монета достигает пика и начинает падать в мою ладонь. Гарольд затаил дыхание, его глаза расширяются, как у перепившей Бетти Буп¹.

Я сжимаю руку, прикрывая монету, затем кладу ее на тыльную сторону другой ладони.

— Орел, — повторяет он. — Орел!

Я понимающе улыбаюсь и открываю ладонь, показывая ему, что выпала решка. Улыбка Чеширского кота медленно расползается по моему лицу, а глаза Гарольда чуть ли не вылезают из орбит, осознание собственной гибели парализует его.

Я убираю монету в карман, а он открывает рот, пытаясь что-то сказать:

— Клянусь, я…

Поворачивая лезвие, я перерезаю ему горло, обрывая его слова электрической тишиной. Я вижу шок и удивление в его глазах, когда до него доходит, что произошло. Он дергается, но веревки крепко держат его, не давая закрыть рану на шее.

Жалко, что инстинкт выживания не сработал у него раньше. Но разве это не так по-человечески?

Я подхожу сзади, его хрип и скрежет стула по цементу наполняют комнату. Я обхватываю его голову рукой и откидываю назад, позволяя крови свободно литься.

Ни слова. Я просто слушаю. Слушаю, как жизнь покидает тело. Как его горло булькает, воздух сдавленно рвется сквозь разрезанные ткани, кровь пульсирует под давлением.

Слушаю, пока всё не затихает, и его тело обмякает.

— Не стоило быть отмывающим деньги насильником, Гарольд, — я отпускаю его голову, позволяя ей безвольно упасть вперед, и вытираю лезвие об его рубашку, прежде чем спрятать нож в ножны.

Я снова достаю монету, ее блестящая поверхность ловит свет. Я улыбаюсь. Чувствуя вес в ладони, я целую ее и стучу по лбу, как бы в благодарность, прежде чем убрать обратно в карман.

Не знаю, откуда во мне это желание очистить город от дерьма, которое его наполняет. Да, я не выбирал эту жизнь, но ничто не дает мне большего смысла, чем вот это. Прекращать то, что не должно было начаться. Избавлять Дориан от тех, кто угрожает утопить его в грязи. Я не наивен, чтобы считать себя его спасителем. Но если ты оказался в моем списке — ты заслужил это.

А значит, заслужил смерть.

Насвистывая, я развязываю Гарольда и начинаю уборку. Никто не найдет его тело. Никогда. Пройдут дни, прежде чем кто-то заметит его пропажу. Ничего не приведет к нам, к Хулиганам. Никогда не приводило. Я не оставляю следов, даже ворсинки с моей рубашки. Я — чертов полтергейст. Темное облако, нависшее над теми, кто нас предал. Тусклое воспоминание, как будто меня здесь и не было. Как если бы я был призраком, растворяющимся в тенях лихорадочного сна.

Гарольд, возможно, заключил сделку с дьяволом, но его смерть наступила из-за того, что он оказался в моем списке. Потому что, хоть я и морально испорчен, но в своем деле — чертовски хорош.

Я широко раскрываю ладони, растягивая пальцы, пока они не теряют своего цвета и начинают белеть. Кладу их на стол в пабе, куда захожу после каждого убийства. Я ходил сюда еще до того, как у меня появились волосы на яйцах.

Есть немного вещей, которые меня успокаивают. Не после всего того, что я видел. Не после того, что делал. Список короткий, но мне достаточно. И «Мерфи» — этот паб — одно из немногих мест, где я могу хоть немного расслабиться.

Уставшие глаза скользят по краю стола, переходя через его поверхность, пока не упираются в угол, где стол встречает стену. Он там. Паук, выцарапанный мной на дереве скрепкой, когда мне было девять. Теперь он еле различим из-за всех этих чистящих средств, которые впитались в древесину за двадцать три года, и из-за общего износа, но он всё еще там.

Тот вечер был последним ужином с родителями. До сих пор помню, что заказал папа, как звучал голос мамы, и что лимонад, который я выбрал, оказался чертовски кислым. Это был последний день, когда мы были вместе, и несмотря на то, что я помню каждую секунду, не могу вспомнить, что я тогда чувствовал. Или вообще чувствовал ли что-то.

Но я продолжаю приходить сюда после каждого убийства. Я не испытываю эмоций, но это место каким-то образом снимает напряжение и приносит утешение, по необъяснимым причинам. Видимо, даже монстры нуждаются в отдыхе.

Я достаю монету из кармана и кручу ее между пальцами. Мой взгляд лениво скользит от паука к столику в противоположном конце паба, где сидят четверо. Они смеются, подкалывают друг друга, пьют пинты пива. Шумные, как сволочи. Я ненавижу громких людей, но я в пабе, так что…

— Эй, Вишенка! — выкрикивает один из них. — Принеси свою сладкую задницу сюда, с чеком, а?

Я следую за его взглядом к официантке, которая стоит у бара и закатывает глаза.