Клык на холодец

«…перспективка, прямо скажем, не радужная…

…а что, есть другие?..»

Круг жёлтого света от фонарика-жужжалки скользнул по наклонной, уходящей в черноту бетонной трубе – «Маяковская» относилась к станциям глубокого залегания. Повсюду мерзость запустения: пластиковая облицовка давно превратилась в плесень, эскалаторные ленты оборвались и провалились, ходы обслуживания под ними, намертво закупорены грудами железного хлама.

Егерь подтянул верёвки, скрепляющие «вьетнамки», проверил, легко ли вынимается из чехла на рюкзаке лупара – и полез вниз, нащупывая рукояткой рогатины проход в хаосе перекошенных ступеней, ржавых шестерней и стальных балок.

От величественного облика станции остались одни воспоминания. Полосы нержавеющей стали, обрамлявшие квадратные колонны, свисали, как попало, словно рёбра кита, натыканные кое-как небрежным великаном. В одном месте в стене зиял огромная пролом, и высыпавшаяся груда земли завалила пути вместе с частью перрона.

И повсюду, куда падал свет – вода, тяжёлая, словно жидкое чёрное стекло. На платформе она стояла выше колен, приходилось двигался очень осторожно, нащупывая дорогу рукояткой рогатины. Под неподвижной, словно покрытой мазутной плёнкой, поверхностью вполне могли скрываться провалы, и одному Лесу известно, что там – груда щебня, перекрученные железяки, или край бетонной плиты, ощетинившийся арматурой?

Сергей посветил вверх. Слабенький фонарик не добивал до сводов, но и без того было ясно, что знаменитые мозаичные плафоны не сохранились. Кусочки смальты, из которых складывались самолёты, яблоневые ветви, спортсменки и стратостаты, главное украшение «Маяковки», трескались под подошвами «вьетнамок».

То тут, то там по стенам и колоннам лепились пупырчатые гроздья светящихся грибов. От их трупно-зелёного мерцания окружающая тьма становилась ещё гуще, и казалось, что не грибы это вовсе, а что-то другое. То ли болезненные наросты на теле мертвеца, испускающие гнилостное свечение, то ли фосфоресцирующие глаза неведомых тварей, скрытых в стенах и наблюдающих оттуда за жертвой, безвольно бредущей в западню.

Сергей помотал головой, гоня наваждение. Но чуйка протестовала – ворочалась, свербела, скреблась, предупреждая… о чём? Уж точно не об угрозе, исходящей от светящейся мерзости на стенах. В подземельях Леса встречалось и не такое: к примеру, Рот, поражающий жертвы инфразвуковым визгом, обитатель перегонов Люблинско-Дмитровской линии метро.

Но куда деться от раздражающего, как соринка в глазу, предчувствия близких неприятностей?

Попадались и гнёзда грибочервей, обычных обитателей подземелий Леса. От них следовало держаться подальше: укоренённые, подобно морским актиниям, эти создания «выстреливали» собой на два с половиной метра, впивались в жертву круглыми, обрамлёнными мелкими зубами пастями и вырывали куски плоти. Конечно, такие раны не смертельны – но кому охота щеголять глубокими оспинами на физиономии?

Зато на вкус грибочерви выше всяких похвал, и Сергей даже пожалел, что сейчас не время задержаться и набрать немного на ужин. Обжаренные в пряностях, они напоминали креветок и недурно шли под сидр, пиво, и даже коньяк, до которого егерь был большой охотник.

Конец платформы был уже близко. В свете жужжалки угадывался высовывающийся из правого тоннеля хвост состава, да торчала из воды будка дежурного по эскалатору. До неё оставалось не больше двадцати шагов, когда за спиной послышался негромкий плеск.

Егерь обернулся, поскользнулся на слое ила, устоял на ногах, едва не потеряв при этом «вьетнамку» – и зашарил по воде лучом. А звук повторялся снова и снова – отражался от гулких сводов и стен, рассыпаясь каскадом всплесков помельче, словно кто-то грёб парой вёсел, с каждым взмахом стряхивая с лопастей звонкие капли.

Сергей негромко позвал: «кто там, отзовись!» В ответ из темноты прилетел протяжный хруст – что-то большое надвигалось на него, по пути кроша жёсткими боками углы колонн. Егерь направил фонарик навстречу звуку – и замер.

На «Маяковской», оказывается, обитали не только грибочерви.

Тварь поражала воображение. Массивный панцирь, защищающий переднюю часть туловища, собранного из широких хитиновых колец. Заострённый кончик вытянутой головы раскрывался, словно грейферный захват – его четыре челюсти щёлкали, оглушая рассыпчатым кастаньетным стуком. По бокам клюва пасти подрагивали две пары мясистых щупалец.

Сергей попятился к эскалаторам. Существо надвигалось медленно, неотвратимо, словно древний многобашенный танк на скорчившегося в окопе новобранца. Было в нём что-то знакомое, что-то, попавшееся на глаза совсем недавно, буквально только что…

Это же медведка, сообразил ошарашенный егерь. Ну, точно: копия тех двух, сожранных Пятнами и пасюками, только увеличенная до размеров малолитражки.

Луч жужжалки упёрся в антрацитово-чёрный фасеточный глаз размером с арбуз.