Клык на холодец

Они сидели, привалившись спиной к постаменту. Стражи Грачёвской усадьбы за тридцать лет обзавелись пышными гривами из проволочного вьюна и дикого винограда, но кое-где камень всё же проглядывал сквозь зелёное кружево. Егор пригрелся на вечернем солнышке и едва слышно похрапывал. Умар так и сидел на прежнем месте, поигрывая прутиком. На то, что творится вокруг он, как обычно, не обращал внимания.

Чекист поправил повязку с простреленной конечностью.

– Да ничо, терпимо. Врачиха эта, егерьша, картечины вынула без всякой анестезии, прикинь? Я аж взвыл: что ж ты, лярва, в живом человеке железками ковыряешь? А она как зыркнет глазищами своими синими, я аж язык прикусил: «Ты, боец, фуражку чекистскую, видать, для форсу нацепил? Если нет – терпи, не ной, другим куда хуже…»

– И как? – заинтересованно спросил Бич. – В смысле – дальше-то что?

– А ничто. Смазала руку какой-то дрянью, перевязала – уже почти не болит.

Да… – егерь с хрустом повращал плечами, разгоняя усталость. – Повезло нам, что Ева оказалась в Лихоборском депо. Кстати, остальные твои парни куда подевались?

Чекист немного подумал.

– Мехвод в больничке, дрыхнет после её микстурок – очень уж его помяли. Яцек с Сапёром за барахлом пошли, которое мы в церкви спрятали.

– А тот, чернявый?

– Мессер? Он, того, как бы сказать… по подвалам, в общем, шарит. Вбил, понимаешь, в голову, что у Порченого тут закопаны клады! А что, надо было запретить?

Егерь пожал плечами.

– Да сколько влезет! Что с боя взято, то свято, так? И потом, всё одно эти… – он кивнул на фермеров, – они так и так подчистую всё подгребут, как только мы отсюда свалим.

– Это уж точно. – судя по выражению лица, Чекист остро сожалел, что не может организовать для пособников Порченого заседание Ревтрибунала. Или, хотя бы, особую тройку.

– Правильно говорил Мехвод, селюк – он завсегда селюк. Что Хорёк, что эта вот сволочь…

– А может, спалить тут всё к гребеням? – кровожадно предложил Лёха. – У меня ещё полтора баллона огнесмеси. Халабуды эти, усадьбу – а вот нефиг штоб!

– Это ты брось! – всполошился Бич. Соратники, похоже, готовы были наломать дров. – Тоже нашлись, фойеркоманда, каратели… Там же женщины, ребятишки, где им жить? В Дружбу подаваться? Так у них своих хватает…

– Людям здесь больше места нет. – раздался внезапно глухой, с металлическими нотками, голос. – Ни им, ни другим живым существам. Так решено, и так исполнится.

Бич от неожиданности вздрогнул, повернулся на голос – и выдал сложносоставную матерную тираду, которой не постеснялся бы и боцман парусного флота.

Перед крыльцом, опираясь на посох, стоял Трен.

– А ну все встали по стойке смирно перед дорогим гостем! Егерь вскочил и шутовски вытянулся во фрунт. – Стесняюсь спросить: за шо же нам столько счастья и сразу?

Как обычно, в минуты сильного возбуждения, он густо уснащал речь нарочитыми «одесскими» оборотами.

– Того, кто называл себя Эреманом, мы забираем. – продолжал друид, не обращая внимания на эскападу Бича. – И это тоже решено. Остальных мы будем судить.

– «Мы»? – егерь сощурился. – Это кто тут такой акадэмик, шо о себе на «мы», как…

С кем он собирался сравнить Трена, Егор так и не узнал. Из кустов появилась ещё одна фигура в серой, до пят, мантии, с посохом в руках. За ней вторая… третья… четвёртая.

Бич икнул и громко, судорожно, сглотнул.

– Вылазь, братва: станция Хацепетовка, поезд дальше не пойдёт.

– В его голосе звучала горькая ирония. – Думали, наших геморроев уже всё? Чтобы да, так нет – они ещё нам сделают вырванные годы, клык на холодец!

XXXIII

– Зачем «зеленушку»-то на куски рвал? – хмуро спросил Виктор. – Только не ври, что Порченый заставил – я сам слышал, как ты у него позволение выпрашивал…

Узнав о суде, он заявил, что будет на нём по любому, и плевать на отраву. Пришлось партизанам на носилках тащить раненого на поляну, где должно было состояться судилище Блудояр стоял на коленях со связанными за спиной руками и молчал, угрюмо уставясь в землю. Несколько минут назад он, последним из всех, выслушал приговор.

– Ну, как знаешь, парень. Оно, конечно, теперь уж поздно – но хоть напоследок покаешься, облегчишь совесть.

Бич удивлённо поднял брови.

– Покаяться? Совесть? Не делайте мне смешно! Совесть и «чернобожцы» – понятия взаимоисключающие. И заметьте, это не оскорбление: они по своей вере избавлены от этой головной боли. Этот гад ведь зачем «зеленушку» терзал? Он бога своего насыщал её болью и страданием…

– Значит, точно маньяк. – сделал вывод Виктор. – Религиозный. И к чему его присудили?

– К Чёрному Выбросу. – коротко ответил егерь. Вдаваться в подробности не хотелось.

– Что за хрень?

– Увидишь.