Клыки Доброй Матери

Она забралась в постель, укрылась с головой и плакала, пока не выплакала все слёзы. Подушка, набитая шерстью, вся промокла. Нуру кусала её — никто, никто не должен был слышать, что она плачет! — а слёзы всё лились. Она бы хотела не думать о сделанном выборе, если бы только могла.

Но кончается даже вода у Великого Гончара; иссякли и слёзы. Нуру ещё полежала недолго, глядя в стену и вздыхая. Потом, взяв дудочку, прошептала:

— Покажи мне его. Каким он был, когда жил на других берегах? Покажи что угодно, я заслужила!

Сон взял её быстро — может, и дудочка помогла. Засыпая, Нуру коснулась шнурка на шее, в который вплела клыки, и подумала: вот, ещё недавно радовалась, что ей осталось что-то от друга. Прежде это давало силу, а теперь причиняло боль. Друг оказался слаб. Он молча смотрел, как творится зло… ох, да и не было у неё никакого друга. Всё надумала сама.

Тёплая темнота окутала её, прижала к груди, и, заботливо покачивая, понесла.

Нуру шла по тенистой дороге. Цветущие деревья качали ветвями, и ветер сдувал с них розовые лепестки. Нуру знала: там, где узкая тропа ведёт на холм, её ждут.

Навстречу вышел мужчина, тёмный против солнца, но вот он приблизился, и Нуру узнала Сафира. Узнала — и не узнала.

Он улыбался — этой улыбки она никогда не видела — и протягивал руки, перевитые золотыми узорами. Узоры горели на его груди, спускаясь рядами, как ожерелья, и синие камни сверкали. Узоры обвивали щиколотки и украшали лоб.

— Я ждал тебя, — сказал он. — Я так ждал…

День померк, и пришёл другой день. Все лепестки осыпались. Недавний дождь смешал их с грязью. Нуру шла той же тропой, но её никто не встречал.

Она нашла Сафира на вершине холма, узнала — и не узнала. Такого гнева на его лице она не видела никогда, а потому отступила — на шаг, ещё на шаг.

— Куда же ты? — спросил он, и голос она не узнала тоже. — Я ждал тебя, чтобы поговорить. Теперь я знаю, что ты такое…

Он поднялся, высокий и сильный, и воздел руки.

— Ты никогда не любила меня. Ты любила то, что я мог дать. Ты хотела себе такие же узоры — хочешь, отдам свои? Что же ты, подойди…

Вцепившись пальцами в запястье, он потянул — на лбу от усердия вздулись жилы. Нуру, остолбенев, смотрела, как он выдирает из тела золото — длинную, прочную нить. Не сдержавшись, он закричал. Кровь текла по его рукам.

— Подойди, — прохрипел он и сам шагнул навстречу. Потянув к себе её руку — белую, слишком белую, — обвил золотой петлёй. — Нравится?

Золото жгло. Руки горели, будто попали в огонь, будто плоть разрезали ножом. Нуру, крича, пыталась освободиться — тщетно. Золотая нить погружалась всё глубже.

Кровь не текла, даже кожа не покраснела, но боль была нестерпима. Бил озноб. Разум туманился. Нуру упала на колени, воздев руки в мольбе.

— Думаешь, это всё? — сказал Сафир и, взяв за волосы, оттянул её голову назад. — Я приставлен беречь младших детей, а ты отнимала их жизни. Как мог я обмануться и поверить тебе? Ни тебя, ни себя я никогда не прощу.

Нуру ощутила его пальцы на своём лице. Она не могла отвернуться, лишь застонала — и новая боль пришла, лишая дыхания. Рот наполнился кровью.

— Ты прятала от меня свои клыки, — прозвучал голос Сафира где-то рядом. — Я заберу их, остался ещё один. Не противься…

Она поняла, что лежит на земле, а он стоит над ней. Всё болело. Приподнявшись на локте, она попыталась отползти.

— Я не хотел этого, — с мукой сказал Сафир. — Стоило бы тебя растоптать, но я не могу. Ты останешься такой, беспомощной, безвредной, и проживёшь свою короткую жизнь. Я ухожу. Я усну, и когда проснусь, тебя уже не будет. Знай ещё одно: взяв твою плоть и кровь, я проклинаю твой народ. Не вечность получите вы, но короткий век, и утратите силу. Станете лишь дурным воспоминанием, а скоро рассеется и оно.

Бросив тяжёлый взгляд, он продолжил:

— Это всё, что я могу. И клянусь, если кто-то разбудит меня раньше, чем встану сам, я убью его. Не знаю, хочу или не хочу, чтобы это оказалась ты. Твои клыки я уношу с собой.

Он ушёл, оставив её на холме, в грязи. Тихий холодный дождь пошёл, но не унял жар и боль.

— Будь ты проклят, — прошептала Нуру окровавленными губами. — Ты ответишь за это. Ты познаешь боль. Спи…

Глава 20. Тени

Ранний вечер, сырой и ветреный, пришёл на берега. Тёмная Бариди шумела, напитываясь дождём. Огонь, маленький, едва заметный, дрожал за серой завесой.

Когда-то река разливалась шире. Её сильное тело оставило след в мягком светло-жёлтом камне, и теперь двое нашли здесь приют. Они развели костёр из сушняка, собранного вокруг. Фарух сидел, согнувшись, и над чем-то трудился, а Поно, взяв горящую палку, осматривался.

— Вот так место! — сказал он с восхищением, глядя, как свет пляшет на полосатых неровных стенах. — Чувствуешь, как тянет? Будь у меня бечёвка, я бы проверил, что там!

Набрав воздуха в грудь, он крикнул:

— Эгей! Эй-эй!

Крик прозвучал гулко. Пакари, обнюхивающий кромку дождя, подпрыгнул.

— Хватит, — вздрогнув, сказал Фарух. — Там ничего нет.

— А я думаю, ходы…

— Там наверняка живут летучие мыши. Ты потревожишь их, и они вцепятся нам в волосы!