Клыки Доброй Матери

— Налей, — негромко и устало попросил городской глава. Он вернулся к беседе с Имарой и на Нуру не смотрел, зато хозяйка так и бросала взгляды.

— Бедняки всё мрут. Мы выставили стражу, чтобы не пускать заразу — пусть сидят у себя. От болезни сдохнут или от голода, всё равно, лишь бы скорее кончилось.

Имара согласно кивнула.

— К ним не послали целителя? — спросила Нуру.

Городской глава, подняв круглые брови, посмотрел так, будто это заговорил кувшин с вином.

— Молчи, глупая! — зашипела Имара. — Что ты понимаешь в таких делах? Молчи и благодари, что нас защищают! Пока городская стража делает своё дело, ты тут живёшь, бед не зная!

Нуру склонила голову.

— Тебя подзывают, видишь? Ну, иди, иди!

Нуру шла через дымный зал, осматриваясь и не понимая, то ли правда кто звал, то ли хозяйка решила отослать. Вдруг раздался вой и рычание, и в зал вбежали женщины в одежде из обрывков кожи и меха. Они дико озирались, выставив ножи, и, скалясь, трясли чёрными гривами с вплетёнными в них перьями. Синие полосы и пятна проступали на белой коже: то были дикие люди Равдура, самые негодные из всех, кого лепил Великий Гончар, безжалостные и жадные до крови.

Кувшин скользнул из ослабевших пальцев и, ударившись глухо о край стола, раскололся, залил вином ковёр и пол. Нуру попятилась, огляделась, ища помощи, и увидела, что никто не боится. В тот же миг раздался мужской смех.

— У, паршивка! — воскликнула Имара и, подбежав, дала пощёчину. — Ковёр испортила, пролила дорогое вино, кувшин вдребезги!

— Оставь её, — велел предводитель кочевников. — Битая посуда радует Великого Гончара. Ему угодны разрушенные дома и мёртвые люди, всё, что станет глиной, из которой он сможет опять лепить.

— Но мы обойдёмся посудой, — торопливо вставил городской глава. — Мертвецов нам хватает на окраинах. Давайте пить и веселиться!

Он хлопнул в ладоши, и пятнистые женщины продолжили свою дикую пляску. Они рычали, и кочевники ревели в ответ. Уголёк с Шелковинкой, встав на колени, скатали порченый ковёр, а Медок, бросая взгляды из-под ресниц, протёрла стол узорным платком. Мужчины тянули руки, и девушки сперва уклонялись со смехом, а потом сдались.

Кочевники поднимались один за другим, подхватывали диких женщин и несли наверх, в комнаты. Кто-то, распалившись, упал на подушки. Один из кочевников прокусил женщине плечо — она скулила, текла кровь, и он слизывал её, закрыв глаза.

Нуру прилипла к стене, не дыша, и держала перед собой, как щит, новый кувшин, выданный Имарой. Всё смешалось и сплелось: тела на коврах, стоны и смех, разговоры и песня вайаты. Лампы тлели, как угли пожарищ, и удушливый дым благовоний стлался над полом и жёг глаза.

Всё кончилось. Мужчины ушли, и стало тихо до звона в ушах. Слышно было, как поют в саду ночные жуки-келеле и как Имара, морща лоб, считает медь и серебро. Женщины неслышно обходили столы, гасили лампы, скатывали ковры, уносили благовония. Тянуло прохладой из раскрытых дверей. О Нуру забыли, она так и стояла в углу с вином, не зная, куда идти, пока за ней не пришла Шелковинка и не взяла кувшин из застывших пальцев.

— Пойдём, сестрёнка, — негромко сказала она, косясь на Имару, и опустила кувшин на стол. — Пойдём, сейчас наше время. Познакомишься с Мараму.

И, взяв за руку, она повела куда-то.

— Я лучше пойду спать, — возразила Нуру, упираясь. — Имара вычтет за вино, и за кувшин, и мне не до веселья. Пусти, не хочу я знакомиться с этим мальчишкой!

Шелковинка толкнула дверь, и эти слова, должно быть, услышал каждый в комнате, освещённой одной только лампой, над которой летали жуки. Нуру заморгала от яркого света, приглядываясь, и самая крупная тень стала зверем пакари, сидящим на столе.

Музыкант не был мальчишкой. Юношей, может, даже мужчиной. Он смотрел, улыбаясь, и ветер из окна, выходящего в тёмный сад, легко шевелил чёрные пряди его волос. На коже, без того светлой, Мараму белой краской вывел узоры: на лбу, на щеках, даже на носу, который был ещё длиннее и острее, чем у любых мореходов — или так казалось от нарисованной полосы. Глаза под тёмными бровями были черны и спокойны.

— Синие Глазки! — радостно воскликнула Звонкий Голосок. — Куда же ты пропала? Садись рядом со мной.

Теперь Нуру разглядела и девушек на лавке у стены. Ей освободили место — куда было деваться? Она села.

— Синие Глазки знает много историй, — сказала Звонкий Голосок. — Она их слышала от мореходов. У тебя, Мараму, рассказы, конечно, лучше.

— Что ж, он знает о далёких землях, куда Великий Гончар сыплет золу из печи? — спросила Нуру. — Золы бывает по пояс! Людям приходится всю её сбрасывать в море, чтобы вернулось тепло. Может, он рассказывал вам о птицах на четырёх высоких ногах, о птицах с длинными шеями?

— Я не знаю такого, — ответил Мараму, улыбаясь и качая головой.

На руках его блестели кольца — иные закрывали фалангу. Браслеты из кожи и шнурки с бусинами обвивали запястья, подвески и бусы спускались на грудь. Нуру заметила и одну-две глиняные фигурки: музыкант дал какое-то обещание Великому Гончару.