Клыки Доброй Матери

Я, проживший много жизней, видевший, как уходят горы и реки, я, весь свой век только одному и учившийся: отпускать, — однажды я нашёл то, что пожелал сохранить. Мне больно вспоминать и теперь. Злые чары всему виной… нет, нет, неужто мне не хватает смелости даже перед собой? Виновен лишь я один.

Я утешался лишь тем, что путь к источнику так и остался тайной — я не успел показать дорогу и никого не отвёл в синий город.

Я ушёл, чтобы время исправило всё, а потом никак не решался возвратиться на берега, где был так счастлив. В своём тяжёлом и долгом сне я думал порой, что же случилось, когда я ушёл, хотел и не хотел знать о том.

Теперь знаю: я посеял зерно, и оно проросло. Лишь одни уши слышали об источнике, одни уста клялись о том молчать, но теперь знают и другие. Я ушёл, и все эти годы они искали.

Я ушёл; я думал о многом, но об этом подумать забыл, и пришёл запоздалый страх: открылось ли это братьям и сёстрам? Никто не искал меня, никто не явился — может, не потому, что меня не хотели тревожить, а потому, что больше не считали братом?..

— Укажи нам путь! — взывали люди. — Укажи! Мы дадим тебе, чего желаешь. Пробудись!

Я видел: они верят в то, что делают, и сказанное для них исполнено смысла. Но что они могут мне дать? Все эти земли мои, и всё, что в них, даровано мне и моему народу. Все горы и реки, и побережья, и пески, камни и золото; всё, что можно взрастить и возвести, всё, что родится и умрёт. Мы хозяева этих земель, а прочие — лишь гости, но вот хозяева ушли, и гости забыли, чьей милостью здесь живут.

Они забыли. Я мог заставить их склониться предо мной, мог повелеть, и они рассказали бы всё, что знают. Но я видел: они ничего не знали. Они совсем забыли, каким был мой народ.

Они лили кровь, пока не опустела кадка, пока песок под моими ногами не промок, и просили поодиночке и хором, чтобы я встал и указал им путь. Наконец тот, кого звали Бахари, отослал других и остался один.

— Ведь ты не такой, как те, — сказал он, подойдя, и прищурил чёрные глаза. — Светлоликий счёл тебя подделкой, но я чую: из троих только ты настоящий. Я знаю, ты слышишь. Скажи, чего тебе нужно? Скажи! Я могу всё, и я сделаю всё.

Он ждал, вглядываясь, не привыкший, чтобы ему отказывали, но пока не утративший терпения.

— Молчишь, — вздохнул он. — Видно, я что-то сделал не так. Может, ты долго спал, и теперь нужно больше крови?..

— А может, бычья кровь не годится? — донеслось от входа, и Бахари вздрогнул. Он замер на миг, а затем улыбнулся и повернулся к вошедшему.

— О Светлоликий, — сказал он, склоняя голову. — Видеть и слышать тебя — радость. Присутствием своим ты озаряешь…

Юноша в пурпурных одеждах махнул рукой.

— Брось, — приказал он, глядя на меня. — Мы старые друзья, Бахари. Сколько раз я тебе говорил: не нужно пустых слов… Значит, ты веришь, что этот каменный истукан — настоящий?

И он, подойдя ближе, осмотрел меня, морщась то ли от вида, то ли от запаха крови. Волосы, тёмные и гладкие, зачёсанные назад, поддерживал золотой обруч в виде птицы, раскинувшей крылья — только это и было сделано хорошо. Ноги, тонкие, искривлённые, годились лишь на то, чтобы носить слабое тело из комнаты в комнату. Лицо покрывали щербины, будто Великий Гончар, лепя его, уронил, и, не разгладив следы от песка и мелких камней, так и запёк. Небольшие глаза сидели близко к горбатому носу, но глядели умно.

— Для мудрого не бывает пустых слов, — возразил Бахари. — Слова возвеличивают, наполняют сердца благосклонностью…

— Моей благосклонности тебе добиваться не нужно: я знаю и так, что нет человека вернее, чем ты. Но твои слова уводят нас всё дальше, а я спросил о каменном истукане. Ты думаешь, он настоящий?

— Может быть. Я сделаю всё, что мы пробовали с другими.

Юноша перевёл взгляд на каменные статуи, подошёл к ним неторопливо, заложив руки за спину.

— Я всё думаю, — сказал он, хмуря густые брови, — что, если отец и дед не ведали всего? Они вызнали, что нужна кровь, и особые слова, и особое время — но ты не дождался времени. Ещё не ночь, и небесная лампа в эти дни стоит боком. Нам виден только край, а не вся она целиком.

— Ты мудр, о Светлоликий. Так же подумал и я, оттого не стал дожидаться ночи. Может быть, время не имеет значения.

— Я думаю, нужна людская кровь. В колодце сидит вор — убей его!

— О Светлоликий… — осторожно начал Бахари.

— Ты хочешь мне возразить? Не смей! Мне жальче быков, чем это дурное семя. Если кровь злодея не поможет, так и быть, режь быков, но не раньше.

— Припомни, о Светлоликий, — сказал Бахари, подходя ближе. — Старшие дети Великого Гончара всегда приглядывали за младшими. Он не будет рад, если для него убьют человека. Может, он разгневается, а тогда не станет нам помогать.

— А может, эта смерть его порадует! Старшие дети в немилости у Великого Гончара. Разве не обижены они на младших?

— Я знаю только, что и впав в немилость, они не чинили младшим зла. Просто ушли, оставили эти земли. Никто никогда не слышал, чтобы один из каменного народа пролил чью-то кровь. Я боюсь совершить ошибку, которую мы не исправим.

Юноша замер, кусая тонкие губы.