Клыки Доброй Матери

— У нас ещё будет время… — продолжил Бахари.

— Время! — воскликнул юноша. — Мой дед верил, что у него есть время. Отец верил, и где они теперь? Стали глиной, и Великий Гончар, должно быть, уже пустил её в дело. Этого дождусь и я!

Облизнув прокушенную губу, на которой выступила кровь, он продолжил с жаром:

— Храмовники только и твердят, что Великий Гончар поменяет местами голодных и сытых, когда придёт время! А я, рождённый выше всех, — кем я стану? Что он сделает со мной?

— Ты выше других, о Светлоликий, — твёрдо сказал Бахари, — и выше храмовников. Ты Первый служитель Великой Печи. Кому, как не тебе, знать, что всё это сказки для бедняков? Пусть трудятся и не ропщут! Нет ничего удобнее, чем обещать работникам награду, которую они получат после смерти: недовольные оттуда уже не вернутся.

Юноша слушал, дёргая углом рта, а после тихо спросил:

— Но что, если это правда, Бахари? Что, если мы пируем и смеёмся, а после Великий Гончар призовёт нас к ответу? Я не хочу к нему уходить!

Бахари улыбнулся. По едва заметному движению бровей, по усталому взгляду я понял: он слышит это не в первый раз.

— О Светлоликий, — сказал он, склоняя голову. — Великий Гончар не глуп и не жесток. Это он сделал бедняков бедняками, а тебе дал твоё место. Такова его воля, так за что ему судить тебя? Ты там, где он захотел. Поднятый так высоко, ты не падёшь низко. Ты достойно продолжаешь дело отца, о Светлоликий. Беднякам — их труд, тебе — твой, и не думай, что твоя ноша легче. Ты отец земель. Прочие думают о себе, ты — обо всех.

Юноша слушал нетерпеливо, стискивая пальцы, комкая дорогую ткань пурпурного наряда, и наконец велел советнику умолкнуть, вскинув руку.

— Довольно! — приказал он. — Ты говоришь хорошо, но твои слова не несут мне покоя. Я помню, как уходил отец. Уже видя что-то, незримое другим, он кричал — я и теперь слышу этот крик! А ты слышишь? Помнишь, как он звал людей, чтобы его защитили, как хватался за чужие руки, чтобы его удержали? Он ушёл в страхе, он ушёл — а страх остался со мной! Я не хочу умереть, как он. Я не хочу умереть! И ты, Бахари, сделаешь всё, что можешь.

Он бросил на меня взгляд, кривя искусанные губы, и докончил:

— Ты сделаешь всё. Я наделю тебя правом поступать так, как сочтёшь нужным, только заставь его заговорить! Разожги лампы и не оставляй работу. Завтра я спрошу, что у тебя вышло, и надеюсь, тебе будет о чём рассказать!

Бахари склонил голову и не распрямлялся, пока юноша не ушёл, не растаял в сумрачных коридорах. Тогда, выпрямившись, он посмотрел мне в глаза.

— О Старший Брат, — сказал он. — Светлоликий Фарух юн и порывист. Может быть, ты не хочешь открыть нам, где Паи-Ардхи, твой город, из страха, что недостойный отопьёт из источника? Знай, этого не случится. Если бы ты заговорил, я рассеял бы твои тревоги… но ты, должно быть, спал много времён, и нужно больше усилий, чтобы тебя пробудить. Я сделаю всё, но и ты сделай всё!

Он стоял, скрестив руки на груди, с недвижным лицом. Тревожится ли он, жаждет чего-то или примет любой исход, я угадать не мог. Всё, о чём думал, Бахари надёжно спрятал, только пальцы постукивали по локтям.

Он не стал разжигать лампы и ушёл, вопреки воле Светлоликого Фаруха. Пришла тьма, и я остался один.

Если мне суждена боль, я приму её. Моё тело покрывается трещинами, и если мне суждено уйти, я приму и это. Мой народ вечен, но, может, наша вечность подходит к концу. Может, я пережил остальных. Пережил места, которые знал и любил, и реки, и рощи, и тех, кому был нужен. Я пережил всю эту землю, я больше её не знаю, я ей чужд.

Но больше я не стану тем, кто предаст свой народ и свой город.

Мы возвели его, город, равного которому нет, и ушли бродить по земле. Мы знали, что где-то нас ждут дома, сотканные из каменного кружева, и золотые дороги, вдоль которых на цветущих ветвях распевают птицы. Там ветер лёгок и душист, там бродят звери, не зная вражды, там бескрайняя синь — и камни, осколки неба, горят в узорах стен и колонн, и голубые бассейны прохладны. Мы знали, что однажды вернёмся, но не спешили. Мы возводили другие города, а дом носили в сердце.

Я видел его, мой синий город, когда закрывал глаза. Я видел его, и он придавал мне сил. Мне не нужно было возвращаться — только знать, что есть куда вернуться.

Мы дали слово, что вернёмся лишь тогда, когда будут кончены наши труды в этих землях. Но младшие дети всегда нуждались в присмотре, нуждаются и теперь. Срок ещё не настал. Ещё не пришёл конец времён.

Мой город…

Так долго я, отступник, боялся даже помыслить о нём, а теперь подумал с тоской — и вдруг он встал передо мной, пугающий, чёрный под серым небом. Бассейны высохли, растрескалась плитка, и земля покрылась коркой. Мёртвые птицы сидели на голых ветвях, и лопнули синие камни, осыпались тусклыми искрами.