Князь мертвецов 2

За оградой бродили мертвецы. Все могильные камни были сворочены на сторону, оградки разломаны, а могилы зияли разверстыми ямами. Мертвецы кружили по тропкам, то и дело подбираясь к воротам и кладбищенскому забору, тыкались в них, содрогались, как от Перуновых молний и вновь начинали кружить.

Кладбищенская ограда гордо сияла новехонькой кирпичной кладкой. В самом деле сияла — на каждом кирпиче тусклым светом болотных огоньков светился символ полумесяца, именуемого также Мораниным серпом.

— Но… как же это… — растерянно глядя на мертвецов, пробормотал Митя, — я же… я же всего лишь придумал, будто наш кирпич не пропускает мертвецов…

«Я тебе подарок…» — будто наяву он услышал голос Мораны… мамы… там, в безвременье, в комнате с окном в сад и ковром с рисунком асфоделей.

— Так вот вы почему на мой зов не явились! — сжимая кулаки, процедил Митя и посмотрел на мертвых так недобро… ну вот настолько недобро, что ковыляющий неподалеку дедок судорожно дернулся и рухнул, не подавая больше признаков не-жизни. Следом, один за другим, начали падать и остальные мертвецы. Пылающие отметины серпов на кирпичах еще разок вспыхнули и погасли. — Вот так-то лучше… А вам, маменька, надо бы почаще разговаривать с сыном! Тогда ваши подарки не будут столь неуместны и несвоевременны!

Глава 30. Очень важные разговоры. Беседа с отцом

В эти, самые первые после нашествия дни, Мите Меркулову, полных шестнадцати лет, по метрике — сословия дворянского, фактически же — Кровного, рода Мораниного, фамилии князей Меркуловых, Князя Истинного, крови Новой, привелось иметь несколько разговоров, важность и сложность которых, как он сам полагал, вполне равнялась битве с фоморами и закрытию прохода в мир под-морем, из какового те и происходили. Несколько из этих разговоров — по мнению Мити, самые значимые — ему пришлось вести самостоятельно, без всякой поддержки. И хотя был он человеком, безусловно, светским, а важный талант светского человека заключался в умении общаться приятно и для себя полезно, в себе во время этих разговоров Митя вовсе не был уверен. Наверное, потому, что собеседники его светскими людьми не были.

Первый разговор состоялся тем же вечером. До дома он ехал долго — по улицам таскали тела. Убитых евреев — в сторону синагоги, христиан — в собор, что делать с мертвыми фоморами не знал никто, потому их попросту складывали рядами на улицах, пугая выползших из домов обывателей. Отцовские городовые, жандармы и казаки — злые, ободранные, кое как перевязанные тряпками, уже пропитавшимся кровью — вламывались в дома бедноты и заводские бараки, орали, наскоро осматривались в поисках награбленного или следов недавней драки. У кого находили — гнали на тюремный двор, кто оказывался чист — отправляли под начало дворников разгребать мусор, выброшенное на мостовые барахло и мертвецов. Стоял ор и плач, рыдали и орали все — и арестованные, и отправленные на работы. Полицейские с казаками только орали, без рыданий.

Пришлось вмешаться. Митя вовсе не возражал ни против уборки улиц силами местной бедноты, ни против арестов виновных в погроме. Но зачем же только низшими сословиями ограничиваться — он ведь точно видел среди погромщиков пару лавочников. Пришлось быстро взять под свое начало пятерку из случайно подвернувшихся городовых, казаков и даже одного совсем молоденького и растерянного уланского корнета. Корнет попытался было ерепениться и искренне, до потери дара речи, изумился, получив от пожилого казака подзатыльник разом с внушительным увещеванием: «То ж наш полицейский паныч! Он с варягами бился и чудов поганых прогнал, его мы давно знаем, а про тебя, ваше благородие, нам пока ничего не известно». Прошлись по лавчонкам из тех, что соперничали с еврейскими, начали с чайной Сердюкова — жаль его Мите не было совершенно.

Криков о несправедливости и произволе стало больше, Мите тут же предложили взятку. Митя не без удовольствия взял, и не без сожалений определил ее на восстановление мостовых. Оставлять их разбитыми все же не годилось, у него как-никак автоматон. Ответственным за взятки… в смысле, за тут же созданный благотворительный фонд в пользу пострадавших определил среднего Альшванга, который Аарон. Прикомандировал к нему тех самых пожилого казака с молодым корнетом, передал наскоро составленный список замешанных в погроме лавочников, и на всякий случай пообещав лично устроить маленький отдельный еврейский погромчик семейству Альшвангов, если вдруг что будет не так, наконец поехал домой.

По дороге наткнулся на Ингвара — тот с энтузиазмом командовал расчисткой перегородившего улицу завала. Здраво решил ему не мешать — а то еще вдруг помогать придется. Через квартал увидел Свенельда Карловича, деловито катившего куда-то на паро-телеге: в одной руке рычаг, во второй — его знаменитая секира, явно потемневшая от крови. Где и с кем успел повоевать управляющий, расспрашивать не стал — после сам расскажет.