Князь Святослав

– Только наши богоподобные венценосцы в своей деятельности законодателей и полководцев руководствуются идеей общенародного блага и справедливости, высоким сознанием возложенного на них Богом долга перед совестью, святой церковью и государством. Нет на свете более возвышенной, более трогательной, более верной и умной, более прекрасной, полезной, более необходимой каждому идеи, как идея Всевышнего и его помазанника на земле… Цари издревле имели самое высокое предназначение, их особа сугубо священна, им мы оказываем поэтому самые высокие почести, чистосердечное благоговение и беспредельную покорность. Державный правитель имеет неограниченное право употреблять все доступные ему средства к утверждению государственной безопасности, возвышению благосостояния своих подданных, производить суд, обладая правом жизни и смерти над ними. Владыка, вот моя голова.

Эта четко выраженная формула, над которой они смеялись оба в молодости, сейчас для Иоанна Цимисхия была единственно приемлемой, а для Калокира – той соломинкой, за которую хватается утопающий. Теперь он знал, что, попав царю в руки, он не кажется ему опасным.

К своему удивлению, Цимисхий в своем сердце не обнаружил того гнева против Калокира, который разрастался в его душе раньше. Кроме того, царь был убежден, что Калокира, по духу аристократа, гурмана и сластолюбца, не могла увлекать идея искреннего содружества с варварами, что его толкали к ним необузданное властолюбие и ненасытная корысть. А эти влечения, по своему опыту, он относил к избранным. Калокир читал на его лице признаки снисхождения.

– Я наконец понял, – продолжал Калокир, смелее глядя в лицо василевса, – что каждому на грешной земле следует установить соответствие между своими желаниями и возможностями. Желания мои были дерзки, возможности – ничтожны. Забвение этого принципа повело к трагедии и непоправимой ошибке. Величайшее счастье в жизни поэтому оказаться на своем месте. Моя жизнь в твоих руках, автократор, и какую бы ты ни уготовал мне казнь, я приму ее с благоговейным трепетом…

Куда девались величественная поза, смелость языка той поры, когда Святослав был под стенами Константинополя, а Калокир приходил к царю диктовать волю киевского князя. Теперь он не только расставался с иллюзиями, он мирился с любой ролью в жизни. Цимисхий понимал, что тот, может быть, опять притворялся и расчетливо вывертывался, но, однако, приятно было слушать эти выверенные рацеи царю, испытанному читателю древних книг и утонченному ромею.

– В твоих словах, Калокир, больше красноречия, чем правды, – сказал Цимисхий и с удовольствием продекламировал: «Вечно вы ищете, духом нестойкие, глупые люди, тягостных дум для себя, и забот, и душевных стеснений».

– Государь, перед фактом своего отхода в потусторонний мир, признаюсь, что я – слаб и как государственный деятель – абсолютно ничтожен. Я никогда не рисковал бы жизнью ради истины, мне не дано быть мучеником идеи. Поэтому в случае любого переворота я могу последовать примеру апостола Петра.

Иоанн Цимисхий подумал и расценил это заверение как признание полного поражения.

Калокир угадал это настроение василевса и продолжал еще смелее:

– Только там, побыв советником Святослава, среди этих простодушных зверей, научился я терпению, обрел благородный венец страдания, я понял, что значит стыдиться, размышляя о своей судьбе сикофанта, что значит отчаяться, что значит потерять твое расположение. О автократор мой… что значит перестать быть ромеем… Только побыв с руссами, я понял низость их душ. Все они явные или скрытые мятежники. Они переняли подлый дух павликиан и богумилов и усугубили их подлое учение. Все высокое – они ненавидят, все святое им недоступно… Вот почему варвары погубили великий Рим… Если мы не обуздаем славян-варваров, они погубят и нас. Мир, возможно, идет к гибели. Все благородное попирается чернью. Драгоценность вещей и культура духа создаются избранными. Их всегда мало по причине скупости природы. Сущность духа всегда стоит на распутье: если она глубока и благородна – она редка; если она обща и часто встречается – она низменна. Да, я только сейчас проникся сознанием, что я потерял…

– Сознать даже трагическую ошибку – это значит сделать шаг к исправлению, – заметил снисходительно василевс.

О! Калокиру возвращалось прежнее расположение. Он склонился ниц в самой глубокой почтительности.

– В таком случае, – сказал он, – разреши мне, владыка, продолжить. Печенеги…

– Печенеги такие же враги наши, как и все прочие варвары, – перебил его василевс.

– Враг моего врага уже наполовину мой друг, автократор…

– Продолжай по существу, без философии.

– Философия, василевс, исконный недуг ромеев. Только мы и остались в мире единственным народом, способным проводить бессонные ночи в спорах о троичности божества, Едином Разуме и Духе.

– Слушай, Калокир, я в твоих богословских познаниях не сомневаюсь, я хочу знать твое мнение о печенегах…