Князь Святослав

На этот раз неумолимая жестокость выпала на долю не только тех, которые воевали против ромеев на стороне Святослава, но и тех, которые были вообще недовольны человеческим самоустройством на этой земле, хоть и не принимали участия в войне. Этих Цимисхий считал самым вредными еретиками, потому что они и само благоустройство в мире, и богатство, и знатность, и земную славу ставили ни во что. Василевсу доносили, что во время Святослава подобные люди стекались в Болгарию, убегая даже из Константинополя. Особенно много он обнаружил в Доростоле беглых рабов, бедных и безземельных крестьян, которым в Болгарии при Святославе жилось легче.

Целыми днями Цимисхий вместе со своими вельможами растасовывал пригоняемых к нему славян. И он уже устал выносить смертные приговоры, и ему захотелось повеселиться в кругу избранных дам, когда к нему привели старика в веригах, нечесаного и лохматого, с лихорадочным блеском в глазах. Старик не упал ниц, не просил пощады. Он глядел на василевса сухим испепеляющим взглядом.

– В чем его преступление? – спросил Цимисхий.

Наушник ответил:

– Он богумил. Хулит богатых, поносит всех, кто за царя. Сбивает с толку рабов и крестьян, чтобы они не работали на господина. Он не только чужую собственность ненавидит и считает греховным ее иметь, он и сам не хочет никакой собственности.

– Неслыханная и вреднейшая ересь! Они, пожалуй, и саму мать-церковь посчитают ненужной!

– Не только ненужной, но и весьма вредной, – подсказал придворный историк. – Они, кроме Евангелия, ничего не чтут, даже иконы, таинства, поклонение мощам…

– Кощунство! – произнес свирепо Цимисхий. – Такому лучше на свет не родиться.

Василевс стал внимательно и брезгливо рассматривать еретика. Через дыры платья просвечивало у старика грязное, синее тело.

– Он дошел до такого безумия, что возвел сам себя в апостольский чин. Его поймали как раз в тот момент, когда он хаял церковь и проклинал твое величие как слугу сатаны.

Цимисхий слышал о еретиках своего государства: об арианах, павликианах, о манихеях и знал про них одно: что они злейшие враги царя и церкви. И всех их он относил к своим личным врагам. Но богумилов считал извергами рода человеческого, для которых до сих пор еще не придумано надлежащей казни.

– Кто ты такой? – спросил грозно василевс.

– Я – человек.

– А еще?

– Сын Божий.

– А еще?

– Богумил. Богу милый.

– Знаешь ты, с кем разговариваешь?

– Скажешь, так буду знать.

– Я – василевс ромеев.

– А я – славянин. Христианин.

– Ты, говорят, мутишь народ, проповедуя бедность и неповиновение властям.

– Яко же и Христос.

– Значит, ты с Христом на равной ноге?

– Пока Он был человек, Он был мне брат.

– Но он был и Бог?

– Все люди, пока они люди, не боги, а все одинаковы…

– Значит, и ты и я ничем не отличаемся друг от друга?

– Ничем. Бог во всех душах, будь люди бедные или богатые, черные или белые, ромеи или варвары, малы или стары, мужского пола или женского.

– Однако ты себя называешь апостолом?

– Так меня называют люди. Я им не перечу. Глас народа – глас Божий.

– Вот я тебя посажу на кол, и все увидят, какой ты апостол.

– Премного меня обяжешь. Мучай тело, оно в твоей власти. Тело – сосуд сатаны. Его прельщает мясо, женщины и вино. Древо познания добра и зла было виноградное дерево, и Адам и Ева упились соком его. Тело – зло. Добро – душа и небо.

– Оставь бредни невежды, старик. Ничего ты не знаешь.

– Ничего не знать из противного истинной вере – значит знать все.

В голосе звучала надменность пророка.

– Болтай больше… Как раз доболтаешься до казни.

– На, рви на части, жги огнем мой прах, умножишь мою радость перед Богом. Возвеличишь мой дух.

Душан разорвал гнилое веретье на груди и обнажил на истязаемом, в кровоподтеках и синяках теле железные вериги.

Цимисхий поморщился, а сановники вздрогнули и отвели от Душана глаза в сторону.

Душан шагнул, приблизился к царю.

– Что, царь, испугался? На-на! Режь, жги, мучай! Зажарь меня на огне или посади на кол, как всех этих посадил.

Он указал рукою в сторону улицы, вдоль которой корчились на кольях, вбитых в землю, заподозренные в ненависти к Цимисхию славяне, греки, венгры.

– Еретик. Ты и креста не целуешь, – воскликнул василевс, – а еще учишь царей…

– Да, мы не почитаем креста, видя в нем орудие казни Сына Божия. Мы не почитаем икон, эту мазню ваших живописцев, это гнусное идолопоклонство. Мы осуждаем маммону богатства и призываем к братству и бедности. И за это вы нас гоните, как гнали Христа и Его апостолов. Посмотрите на ваших пастырей, они жрут, пьют, ублажают свое тело в роскошных постелях с блудницами, угодничают перед властями.

Не стерпев этих слов, Варда Склир схватил Душана и зажал ему рот. Цимисхий остановил Варду: пусть Душан по глупости весь выговорится, тогда его вредоносное еретичество всем будет ясным и очевидным.

Душан продолжал все в том же тоне непререкаемого пророчества:

– Помни, василевс! Праведник должен обладать добродетельным молчанием и слезным даром. А тебя окружают распутные кобылы – бабы, да бесы – комедианты. Дни ты проводишь в войне, что есть грех, да в гульбе и пиршестве. Тьфу! Тьфу!