Князь Святослав

– Эту мысль я вполне разделяю, – сказал Цимисхий. – Кичливость народов смешна перед фактом исчезновения величайших государств и культур. Где грозный Рим? Он сметен с лица земли варварами в шкурах, вооруженными дубинами. Где величественная Ассирия? Вавилон, поражавший своим великолепием? Мудрые Афины, крохами со стола учености которых мы робко кормимся? Все суета сует и томление духа, изрек Экклезиаст… Род уходит и род приходит… Вот теперь объявился этот Святослав… Невежественный и дерзкий юноша понаделал громких дел, и кто знает, чем все это кончится. Во всяком случае, наш василевс в страшном испуге…

Цимисхий взял в руки свитки, заново переписанные, стал их разглядывать. Это были извлечения из исторических работ, касающихся славян, и в частности руссов. Цимисхий подал их Льву Диакону.

– Что это?

– Оставь, этот народ заявил о себе давно. Нашими хронистами о нем написано немало. А благодаря Святославу русская земля ведома есть и слышима всеми концами земли.

Диакон любовно погладил свитки и положил их в кучу избранных.

– Чем это было вызвано – неожиданная для ромеев забота о судьбах варварского народа? – подивился Цимисхий. – О них даже пишут, о них хотят знать? Странная забота.

– Пренебрежение этими сочинениями о славянах, которые известны и сейчас только нам, ученым, скажется, я думаю, в самое ближайшее время. Столкновения с руссами, описанные историками, мало кому известны у нас, и это весьма пагубно. История есть память рода человеческого. Ею опасно пренебрегать, за это она мстит. Двигаться вперед можно только в одном случае: оглядываясь назад. Мы живем окруженные славянами, которых так много и в нашей империи. Если бы читали про них, то знали бы, что славяне, не раз устрашавшие жителей Константинополя и заставлявшие наших предков метаться и плакать, несомненно, заявляют себя народом сильным и загадочным. Но кто об этом хочет знать? О последних отважных подвигах Святослава на Востоке до нас доходят только смутные слухи. Да и то никто не принимает их всерьез. Пожимают плечами, говоря: «Ах, эти дела варваров! Стоит ли о них думать?» А думать как раз и надо бы прежде всего прочего! Невежество – вечный враг людей.

– Как жаль, – сказал Цимисхий, – что наши сановники опасаются умных людей и окружают себя угодниками и искателями теплых мест. Дела государственные шли бы куда лучше. Я бы на месте василевса сделал тебя, Лев Дьякон, логофетом.

Лев Диакон пропустил мимо ушей это замечание и подал Цимисхию охапку манускриптов.

– Положи их туда же, пригодятся. Это наши современники: писатели и сатирики. Рассмотрение их творчества убеждает нас, что мы владеем великими сокровищами наших предков, компилируем, подражаем им, но, странное дело, отходим от бесстрашия и тонкости их беспощадного ума. Заметь, доместик, что и современные сочинения мы все еще рассматриваем с точки зрения эллинского вкуса… До каких пор жить подражаниями? А все свое: трагедия, лирика, эпос – у нас безмолвствует. Наши поэты сочиняют загадки, эпиграммы, панегирики и басни, в то время как в их умах еще звучит гомеровская мелодия, но они сами бессильны подняться до ее величия. Подражательность, топтание на месте… робкое чириканье… Прислужничество в поэзии.

– А что тому виною? – обеспокоенно спросил Цимисхий. – Ведь заработки поэтов нашего времени не уменьшились, значит, есть чем существовать.

– Заработки увеличились. Верно. Но разве в этом дело? Для творчества нет ничего хуже, чем корыстное, низменное следование суеверию, хотя бы оно и всеми было разделяемо. Очень вредит таланту рабское служение популярности. Низкопоклонная мысль, боясь впасть в ересь, только и ищет случая угодить сильным мира, не заботясь об истине. А между тем, несмотря на сочинения, которые никто не читает, все пишутся, хоть сами авторы и знают, что все это бесплодно. Но ведь никто не решится сказать, чтобы зря не тратили пергамент, который так дорог.

– Кланяться и льстить, конечно, легче, – заметил Цимисхий, связывая отобранные Львом Диаконом свитки некоторых поэтов, которых он считал не совсем безнадежными. – Нюнить, пригибать спину, поддакивать писатели учатся у сановников… Да, да, это легче, чем высказывать правду и иметь мужество и решимость поделиться своим мнением с другими…

Лев Диакон выдернул из кучи связку рукописей, прочитал и поморщился:

– И это называется поэзией. Панегирики в честь василевса или приближенных к ним лиц. Чем значительнее лицо, тем больше лести и похвал. Наши поэты дошли до предела самоуничижения, что отразилось и на стиле, он стал велеречив, бездушен и бессодержателен. Набор красивых слов и фраз: «О, ты мое солнце, превыше всякой простоты, всякого разума, всякой силы…»

Цимисхий засмеялся.

– Даже мне посвящали стихи и так выражались: «сильнейший, храбрейший, добрейший», и еще какая-то такая чепуха… А дело простое – нужна подачка. И я охотно давал.