Княже мой, княже

На третьем находились апартаменты гостей – в том числе для него было выделено, как он и просил, четыре комнаты: просторная ванная, отделанная ясенем, с туалетным столиком, где он благополучно разместил всё, что привёз с собой: баночки духов, мыло, миндальный крем и бритвенный набор. Рядом с ванной располагалась гардеробная, которую Энзо не удалось заполнить до конца. Собираясь в дорогу, он думал о том, как наиболее незаметно выбраться из клуба, и взял лишь минимум того, в чём нуждался теперь: у него было всего два костюма – фрачная пара и спенсер с белыми эластичными штанами, в котором он и ехал в поместье – в то время как обстоятельства требовали менять костюмы четыре раза в день. Десяток сорочек – вдвое меньше того, что было ему нужно, просто чтобы хватило на неделю. Что уж говорить о том, что ему мучительно не хватало оставшихся в Манахате жилетов. Оставалось радоваться тому, что в чемодан вместилось достаточное количество шейных платков и хотя бы одна трость. Цилиндра у него тоже не нашлось – впрочем, здесь, в поместье, никто их и не носил. И хотя сельский образ жизни немного облегчал его ситуацию, он же её и осложнял: в те три дня, что Эван позволил ему отсыпаться в городе, Энзо не вставал с постели и успел распланировать ближайшие месяцы в общих чертах, и в первую очередь собирался пополнить запасы, но сделать этого не успел.

В целом, по здравом размышлении, он пришел к выводу, что всё складывалось достаточно неплохо, хотя избавиться от злости на Эвана, который так долго его отвергал, чтобы теперь силой притащить к себе домой, до конца не мог.

Все эти три дня Энзо ужасно скучал и ждал, когда же наниматель пригласит его к себе, но этого так и не произошло. Зато следующие несколько дней вполне восполнили этот пробел.

Эван разломал в щепки то подобие режима, которое Энзо собирался установить и к которому привык.

Если в клубе раньше одиннадцати Энзо не открывал глаз, то в поместье Аргайлов каждое утро, едва солнце заглядывало в окно, начинали стучать в дверь. Чезаре, приходивший в комнаты к хозяину с утра, шёл открывать и передавал Энзо, что господин давно уже ждёт его. Если в первые дни Энзо пытался отвечать, что ещё не встал и ему нужно время, чтобы привести себя в порядок, то к концу недели понял, что это приводит лишь к тому, что через несколько минут лакей приходит опять, на сей раз чтобы сообщить Чезаре, что господин просит его всё-таки встать. Эта перебранка не давала ему спать до тех пор, пока Энзо всё-таки не вставал, но в итоге он вынужден был выбираться из своих комнат, одевшись кое-как – а с этим он смириться не мог. На седьмой день он сам приказал Чезаре разбудить его в шесть утра, чтобы к девяти – когда появится очередной неуёмный слуга – уже выглядеть хорошо.

Если в клубе Энзо, встав и немного понежившись в кровати, отправлялся на пробежку, которая никогда не требовала особых усилий от него, хотя и помогала проснуться до конца, то Эван в первый же день, едва дав ему проглотить один-единственный тост, потащил Энзо в конюшню и стал выяснять, умеет ли тот ездить верхом.

Выяснив, что верхом Энзо не ездил никогда, Эван немного поскрипел зубами и сказал, что будет сам учить его. В первый же день Энзо вернулся домой с боками, ноющими от тряски, и с ягодицами, смятыми в паштет, но, конечно же, Эван не собирался его жалеть. Пытка продолжалась каждое утро, а Эван лишь посмеивался, глядя на него, и не упускал возможности пройтись ладонью по обтянутому тонкими панталонами бедру или хлопнуть пониже спины: Эвану явно не давал покоя его зад.

К концу недели он уже худо-бедно держался в седле, хотя и хватался иногда за Эвана, едущего рядом с ним – не столько опасаясь упасть, сколько для того, чтобы ощутить его рядом с собой.

Рядом с Эваном, несмотря на все его раздражающие привычки, было на удивление хорошо. Он редко целовал Энзо, зато в те секунды, когда целовал, Энзо казалось, что время останавливается и весь мир сужается до глаз, сверкающих тёплым коричневым пламенем напротив него. Эвану было достаточно простого прикосновения, поцелуя или взгляда, чтобы разжечь в Энзо огонь, и Энзо наслаждался как мог этим непривычным для себя состоянием, когда не хочется менять ничего.

Впрочем, кое-что ему всё же хотелось бы изменить – это обеды, которые ежедневно собирали всю семью Аргайлов за одним большим столом. Сам он во время них сидел от Эвана очень далеко, в той части, где располагались все племянники князя: и, как с величайшим удивлением открыл для себя Энзо, Ливи Джим МакГауэр, которого Энзо искренне надеялся не встречать больше никогда.

Ливи ничего не рассказал ему о том, как попал в дом. Напротив, на все попытки завязать разговор двусмысленно намекал, что Эван сам приказал привести его сюда и при встрече «был весьма восхищён».

Энзо не говорил в ответ ничего.