Княжна Джаваха

Никогда ещё не была я так безжалостна к моему коню, никогда так не хлестала крутых боков Шалого крошечной нагайкой. Верный конь понимал меня и нёс быстро-быстро. В мозгу моём проносились обрывки бредней вещуньи. Я хотя и считала их вздором, но не могла выгнать из мыслей. Я рвалась домой…

Назавтра был решён мой побег. Ни одна душа не догадывалась о нём. Целые три недели готовилась я к нему. В маленьком узелочке были сложены лаваши и лобии, которые я ежедневно откладывала от обеда и незаметно уносила к себе. Мой маленький кинжал, остро отточенный мною на кухонной точилке во время отлучки Барбале, тоже лежал под подушкой… Я уже сходила на кладбище проститься с могилками мамы и Юлико и поклясться ещё раз моей неразрывной клятвой у праха деды.

Я выпустила на свободу Казбека, у которого за лето порядочно отросли крылья, и молодой орёл улетел в горы. С бабушкой я была особенно добра последнее время: мне не хотелось оставлять о себе дурного впечатления. Даже с ненавистной баронессой я была очень любезна, чем порадовала папу. Барбале, Родам, дурачок Андро, отчаянно грустивший со смерти своего молоденького княжича, Брагим, Михако и Анна – все не могли нахвалиться мною. Я была кротка, добра, предупредительна. К отцу только я не ласкалась… Я боялась, что если прижмусь к моему дорогому, если загляну в его милые, прекрасные глаза, – у меня уже не хватит силы его покинуть и я не в состоянии буду исполнить моего замысла, не решусь оставить его…

Все эти три недели я ежедневно уносилась с Шалым в предместья Гори, прощаясь с милыми, родными местами…

И вот день побега подошёл.

Накануне, сидя в последний раз на спине Шалого, я невозможно горячила его, чтобы упиться до конца безумной быстрой скачкой.

– Завтра, завтра, – твердила я как во сне. – Завтра я уже не буду видеть тебя, мой розовый, мой благоухающий Гори… я буду далеко… Завтра, когда счастливая невеста войдёт в дом моего отца, маленькая злая княжна Нина будет уже за несколько десятков вёрст от дома! Прощай, Гори! Прощай, моя родина!.. Да, завтра меня здесь не будет. «Белая голубка заменит в гнезде чёрную орлицу, – вспомнила я предсказания Сарры. – Маленький орлёнок не может ужиться в одном гнезде с белой голубкой…» Как хорошо, как поэтично высказала Сарра своё пророчество!..

«Пророчество! – с ужасом поймала я себя на мысли. – Пророчество – значит, Сарра говорила правду… Она ясновидящая!.. А горный коршун, а кровь… а девушки и тесная клетка? Что это? Помоги мне, боже! Я ничего не понимаю!»

Почти бесчувственную снял меня с лошади отец, ожидавший у крыльца моего возвращения, и, прижав к груди, понёс в дом.

– Нина, что так долго? Как ты нас испугала, дитя моё! Где была ты? – ласково журил он меня дорогой. – Что с тобой! Как ты побледнела!

– Ничего, папа, меня понёс немного Шалый, – солгала я.

– Эти прогулки пора прекратить, слышишь ли! Ты не будешь больше ездить на Шалом, пора приняться за серьёзное учение, – строго проговорила бабушка, не удостоив меня даже взглядом.

– Да они и прекратятся, завтра же, – не без злорадства сказала я, дерзко взглянув на эту сухую, чёрствую, педантичную старуху.

– Что это у тебя, дитя? – спросил отец, указывая на узелок, который я, как сокровище, прижимала к груди.

– Это? – и я вспыхнула, как зарево. – Это… маленький сюрприз тебе на завтра… к свадьбе… – солгала я ещё раз невольно в этот вечер.

Бедный, милый отец! Если б он знал, что за свадебный подарок готовила ему его любимица-джаным! К счастью, людям не дано судьбою читать в мыслях друг друга.

Он ласково, счастливо улыбнулся мне…

Чай, выпитый мною в последний вечер в отцовском доме, показался мне горьким и невкусным. Я не дотронулась ни до ужина, ни до вина. Потом, ссылаясь на головную боль, я попросила позволения выйти из-за стола.

Бабушка сердито покосилась на меня, а отец встал встревоженный.

– Что с тобой, чеми потара сакварело, что с тобою? – спросил он, благословляя меня на сон грядущий и заглядывая в мои глаза.

– Ничего, папа, болит голова немного, устала, и только! – возможно спокойнее отвечала я и, боясь разрыдаться у него на глазах, поспешила выйти.

Он догнал меня на дороге, поднял на руки и понёс, шутливо убаюкивая, как это часто делал в детстве.

– Папа-радость! – могла я только выговорить и с силой прижалась к его груди. – Любишь ты меня?

– Люблю ли я тебя! – вскричал он. – Тебя – мою малюточку, мою девочку, мою дочурку-джаным!.. Люблю ли я тебя? И ты можешь это спрашивать, злая крошка?

– Папа мой, – шепнула я, блаженно закрывая глазки, – если б я умерла… как мама и Юлико… ты бы много плакал? Горько?

– О-о! – стоном вырвалось из его груди, и он до боли крепко сжал меня руками.

Я видела при бледном свете месяца, как помертвело его лицо, и сердце моё сжалось.

– Что ты, папа, золото моё… ведь я жива, я около тебя… здесь, папа… и буду с тобою хорошей, умницей… а ты посиди за это у меня на постельке и расскажи мне сказку о луче месяца… помнишь, как рассказывал, когда я была малюткой! – просила я, ласкаясь к нему.

– Да, да, – обрадовался он, – я расскажу тебе сказку, а ты лежи тихо, тихо… как мышка.