Княжна Джаваха

– Милый папа, – позвала я его, в одну минуту раздевшись и юркнув в постель, – я готова. Начинай свою сказку…

Он сел на краю кроватки и, играя моими чёрными длинными косами, унаследованными мною от мамы, начал свою сказку…

Чудесная это была сказка! Луч месяца рассказывал в ней о своих странствиях – как он заглядывал на землю в людские жилища и что видел там: он был и в царском чертоге, и в землянке охотника, и в тюрьме, и в больнице… Чудесная сказка, но я её на этот раз вовсе не слушала. Я только ловила звуки милого голоса, и сердце моё замирало от сознания, что завтра я уже не услышу его, не увижу этого чудесного, доброго лица с гордыми прекрасными глазами и ласковым взглядом.

Я закрыла глаза, живо представляя себе его образ, чтобы убедиться – удастся ли мне это, когда я буду вдали от него.

– Ты спишь, моя крошка? – тихо спросил он.

Если б я ответила, то, наверное, разрыдалась бы: так нежен, так женственно-ласков был его вопрос. Я промолчала…

Тогда он наклонился надо мной и нежно и слабо коснулся губами моего лба.

– Спи, моя дочурка, спи, чеми потара сакварело, – произнёс он свою любимую ласковую фразу.

Броситься к нему на грудь, обвиться руками вокруг его шеи, прижаться ответным поцелуем к его дорогим устам – вот что хотела я сделать… Но… не сделала…

«Свадьба завтра… Белая голубка поселится в орлином гнезде, где маленькому орлёнку нет места… О, деда! Я сдержу мою клятву!» – вихрем пронеслось в моих мыслях.

Он вышел, осторожно ступая, чтобы не разбудить меня, а я зарылась головою в подушки и рыдала глухо, неудержимо.

* * *

Ещё лучи восхода не золотили Гори, когда я, в костюме сазандара Беко, вышла из дому с волынкой за плечами и узелком в руках.

Я долго перед уходом возилась с моими волосами: они никак не хотели укладываться под грязную баранью папаху. Резать мне их не хотелось. Волосы – гордость и богатство восточной девушки. Да и в ауле Бестуди засмеяли бы стриженую девочку. И я с трудом запихала их под шапку, радуясь, что не пришлось их резать.

Выйдя из дому, я обрывом спустилась к Куре, перешла мост и, взобравшись на гору с противоположного берега, оглянулась назад. Весь Гори был как на ладони. Вот наш дом, вот сад, вот старый густолиственный каштан под окном отца… старый каштан, посаженный ещё при дедушке… Там за его ветвями спит он, мой папа… добрый… любимый… Он спит и не подозревает, что задумала его злая потара сакварела…

Бедный, дорогой папа, простишь ли ты свою джаным, свою голубку? Прости, добрый, прости, милый! Прости, мой папа! Я не могла поступить иначе… Прости и верь, что я люблю тебя много, сильно… Прощай и ты, моя родина… моя тихая, улыбающаяся Грузия… Я ухожу от тебя искать новую жизнь в суровых горах Дагестана… Прощай, родной, тихий, благоухающий розовый Гори!..

Я оглянулась ещё раз… ещё и ещё… потом зажмурилась и бегом кинулась по направлению гор.

Солнце вставало… Золотые лучи робко касались горных каменных гребней, густо поросших цепким виноградником… Долина Куры – самая бедная плодородием, но я любила её, потому что здесь моя родина… Я любовалась ею и ничего лучшего не хотела бы взамен… А между тем я уходила всё дальше и дальше, смутно помня дорогу, по которой два с половиной месяца тому назад мы ехали в Дагестан. Но скоро пришлось изменить направление: мне было небезопасно идти по проезжему тракту. Далеко вокруг Гори знали богатого, именитого князя Джаваха и его черноглазую дочь. Поэтому я свернула в горы и углубилась в них, стараясь всё же держаться направления почтового тракта. Изредка до меня доносились звуки колокольчика и топот лошадей. Потом всё стихло… Должно быть, я сбилась с дороги… Мне хотелось есть; ноги мои, не привыкшие к ходьбе, болезненно ныли.

– Надо будет подождать, пока смеркнется, и пойти проситься переночевать в ауле, – решила я, доставая из мешка лаваши и принимаясь за еду.

Я сильно проголодалась и быстро уничтожила свои припасы.

Наконец голод был утолён, но начиналась жажда. «Тут должна быть близко вода», – мелькнуло в моей голове.

Я слышала шум реки или потока и, бодро вскочив на ноги, стала пробираться в чащу.

Взобравшись на гору, я тихо ахнула. Из зелёного утёса бил родник. Высокая, стройная девушка в голубом бешмете, без шапочки, но с одной фатой, по-мингрельски накинутой поверх чёрных кос, наполняла водой свой глиняный кувшин.

Увидя меня, она вскрикнула:

– Какой красавчик сазандар! Откуда?

– Из Цылкан, – солгала я храбро.

– А идёшь?

– Иду куда глаза глядят, куда поведут меня мои песенки. Можно мне напиться, красавица?.. Не знаю, как твоё имя…

– Можно, – засмеялась она, – вода не моя, а Божья… Да как же ты один-то… ведь совсем молоденький сазандар… Поди, и двенадцати нет?

– Четырнадцать, – ещё раз солгала я, уже не краснея.

– Всё же молоденький. Верно, мало тебя любит твоя деда, если отпускает одного.

– Моя деда в земле, – отвечала я печально. – Нет у меня деды… Я сирота… один на свете.