Княжна на продажу. Как дочерей русских государей меняли на мир и новые земли

«Дивно было смотреть на великое множество народа, вышедшего из Москвы навстречу герцогу, – свидетельствует Исаак Масса, – въехал герцог через Тверские ворота. Все улицы были полны народом, празднично разодетым, также много женщин в жемчугах и драгоценных камнях… Царь приставил к нему Семена Никитича Годунова, своего дядю… Герцог привез из Дании Акселя Гюльденстерна, который был верховным советником датского государства… Царь с сыном смотрели въезд с Кремлевской стены… Герцог привез с собой пасторов, докторов, хирургов, также палача».

Званый обед был дан 28 сентября, но той, ради кого была устроена эта канитель, царевны Ксении, на нем не было. За столом восседал Борис, по правую руку от него сидел наследник, царевич Федор, а рядом – герцог. «Московиты никому не показывают своих жен и дочерей», – сетовал Масса. По всей видимости, Ксения могла наблюдать за торжеством из соседнего зала или через специальные решетки, о которых упоминают некоторые иностранные путешественники. И первое впечатление у девушки было самым позитивным.

«Весьма понравился (герцог. – Прим. авт.) самой дщери и родителям ее, – пишет архиепископ Суздальский и Тарусский Арсений, – и всем придворным, кто видел его. Потому что был не только благороден и богат, но и был молод, а главное – настоящий красавец и большой умница. Царь и царица весьма полюбили его и ежедневно принимали во дворце, желая устроить брак».

К слову, красота – вовсе не преувеличение. Бабушка Иоганна, принцесса Елизавета Датская, считалась невероятной красавицей. Вполне могло получиться, что внук унаследовал от нее внешние данные.

Но не всем нравился этот жених. Упомянутый дядя царя Бориса, Семен Годунов, открыто критиковал решение племянника. Брак с «латинянином» называл настоящим безумием. Тем не менее дело считалось практически решенным: жених и невеста нисколько не противились своей участи, а Иоганн даже принялся изучать русские обычаи.

Известно, что в те дни Ксения отправлялась на богомолье в Троице-Сергиеву лавру. О чем она молилась? Наверняка о будущей счастливой жизни, просила дать ей детей в браке… Увы… 16 октября 1602 года, в самый разгар подготовки к свадьбе, жених занемог. Горячка усиливалась, и вмешательство медиков с двух сторон – датских и русских – никаких результатов не имели.

Всем посторонним был запрещен вход в царский дворец, возле Иоганна приказали круглосуточно дежурить слугам и лекарям. Годунов лично не один раз приходил навестить герцога, но тот метался в бреду и мало кого узнавал.

26 октября царь последний раз навестил своего несостоявшегося зятя. Утверждали, что Борис Годунов после этого плакал. Надежды рушились на глазах, и медики опускали глаза на вопрос: «Поправится ли Иоганн?» Практически никто не сомневался уже, что выздоровления не предвидится. Так и случилось – 28 октября датский принц отдал Богу душу в Москве.

И снова нашелся повод упрекнуть Бориса: царь-де слишком убивается по «какому-то латинянину». Разумеется, такое суждение могло исходить только от людей, крайне далеких от власти. Приближенные Годунова понимали причину его настоящего горя: он практически достиг амбициозной цели для своей дочери, почти обезопасил свою династию, но все разрушилось в последнюю минуту.

О перевозке тела в Данию речи не шло – слишком долго. Принца Иоганна предали земле в Немецкой слободе. На родину незадачливый жених вернулся только тридцать пять лет спустя: по специальной договоренности, которую заключили между собой его брат, Кристиан IV, и новый государь, Михаил Федорович Романов.

В Дании подозревали, что Иоганна могли отравить противники его брака с Ксенией, точно такой же версии придерживалась и его сестра, королева Англии Анна Датская. Но проверить эту гипотезу довольно сложно – дело в том, что переданные в Копенгаген останки могли и не принадлежать принцу. Его могила была разграблена поляками, и нет стопроцентной уверенности, что найденные в 1637 году кости – это все, что осталось от жениха Ксении Годуновой.

Интересно, что свита принца оставалась в Москве вплоть до июня 1603 года. Некоторые из дворян пожелали остаться служить царю Борису, и среди них был Матвей Киутсен. Известно, что щедрый государь пожаловал ему поместье, чин ротмистра и поставил руководить двумя сотнями всадников.