Княжна Тараканова: Жизнь за императрицу

– Она ничего мне не сказала, – докладывал возвратившийся в Москву Орлов Екатерине. – Она настолько привыкла менять имена и обличья, что, думаю, сама позабыла, как ее зовут, если только когда-нибудь знала.

– Что с тобой, Алексей Григорьевич? – вопросила вдруг императрица. – Побледнел, с лица спал. Будто что сделала с тобой эта тварь. Колдунья она и впрямь что ли?

– Ничего, – прошептал Алексей. – Гляжу я на тебя, государыня и думаю: все суета, все тлен… Что есть счастье? В чем оно? Были времена, не могла ты без нас, Орловых. Теперь, глянь, ни я не нужен, ни Гриша. Для чего все мы стараемся? Зачем мечемся? Хотел тебе послужить, Отечеству пользу принесть. Заманил в силки пташку и не жалел. А обернулось все…

– Ты в уме ли? – встревоженно разглядывала его Екатерина.

– Любила она меня часок, а я никогда не любил. Да и что есть любовь? Тот же тлен. Я, государыня-матушка, во всю свою жизнь одну любил, а она и не замечала.

– Замечала, – вдруг глухо отозвалась Екатерина.

Алехан вспыхнул, поднял голову. Но женщина перед ним была холодной и спокойной. Только красивые глаза взирали на Орлова сочувственно.

– Иди, друг мой, отдохни, – посоветовала она. – Устал ты. И богатыри устают. Забудь обо всем.

Алексей поднялся с места и раскланялся. Направился к двери. Царица провожала его взглядом.

В дверях Алексей обернулся, и жесткая усмешка вдруг скривила его красиво очерченные губы.

– А с бродяжкой вы уж помилосерднее, государыня! Она мне скоро дитя родит, неужто не ведаете? Себе возьму, сам воспитаю. Решение мое твердое!

И вышел.

* * *

К новому, 1776 году, двор вернулся в Петербург. Великолепный Зимний притягательно расцветился огнями изящных окон.

Екатерина вздохнула с облегчением – молодая столица была ей больше по сердцу. В Москве она скучала по отраде души – Эрмитажу. Теперь можно не скучать. А можно и прокатится по городу в санях. Зайти к благоговейно любимому Александру Невскому. Лавра… Лампадки над мощами святого, молитвенное пение… Помолилась, горячо, от души. Теперь – назад. Невская першпектива… Здесь, как всегда, многолюдно. «Мой народ, мои подданные…» Митрополит Платон, помнится, такую речь сказал: «Россия! Сколь миролюбивою государынею небо тебя благословило…» Сказано было как раз перед войной. А ведь он прав, не хочет она ни войны, ни крови. Да здравствует мир и красота! Давно уже обрусев, царица продолжала любить утонченность европейской классики – наследницы Эллады, и Питер был создан словно для нее. Во многом европейский, но – русский, русский… Да она и сама его создавала по вкусу своему, творила из города-загадки Северную Пальмиру. Глядя на дворцовую площадь, гадала: какой вид она примет, будучи украшенной памятником императору Петру, над которым трудится ныне гений из Франции – Фальконе. Несколько изумительных жемчужин уже являли облик великого града, и Екатерина созерцала его, юного, в будущем. В том будущем, когда каждая черта в печальном достоинстве его будет красноречиво свидетельствовать о русском величии – растерявшим это величие потомкам…

Зима. Замерли до весны воды Невы, окоченевшие, занесенные снегом. Грустен был город, наполненный, казалось, сдержанной какой-то, тихой нежностью… Сумрачен. Екатерина вдруг подумала о тяжело плещущей где-то совсем рядом холодной Балтике… Дерзновенный Петр основал град – новую столицу – на шведской земле. Веря в промысел Божий, в судьбу свою, основал. В победе не сомневался. И сломил-таки шведа! А юг не сумел покорить. За него ей, Екатерине, выпало сие на славу Отечества совершить…

Одиноко чернел петропавловский шпиль на сером небе. Царица долго глядела на этот шпиль.

Сердце наливалось тяжестью. Что же это? И вдруг поняла: да, совсем недавно, в начале декабря, умерла в этой крепости плененная Орловым самозванка… Так и не созналась ни в чем…

Екатерине стало холодно. Она закуталась в шубу. Заболела голова, и царица пожелала возвращаться во дворец.

Ах, Петербург, Петербург, вся красота твоя – трагедия…