Княжна Тараканова

Зять попробовал убедить Михала, что уж теперь-то лучше будет смириться. Михал промолчал. Зять убеждал вяло, сам думал о том, что после бегства Михала семья получит Задолже, и, может быть, даже и навсегда, потому что бежать-то легко, а вот легко ли будет возвратиться!.. Муж Хелены говорил себе, что ведь ничего дурного в таких его мыслях нет. Сколько ни убеждай, все равно Михал сбежит, это ясно…

Прошло совсем мало времени. Зять Михала уже тяготился своим пребыванием в Задолже, уже думал, что скорее бы Михал уезжал, или… решил бы остаться, что ли…

Все разрешилось внезапно, приездом Ожешко с несколькими всадниками. Сидели в столовой, опорожнили сулею, почти полную… Закусывали салом и ржаным хлебом… Теперь, когда вероятность отъезда Михала сделалась совершенно ясной, его зять, уже не думая, насколько это будет действенно, убеждал шурина остаться в Задолже. Теперь муж Хеленки не думал о приятной перспективе присоединения села Доманских к своим владениям, теперь, напротив, он хотел сознавать, что делает все возможное для того, чтобы удержать Михала…

Ожешко не был возбужден, не предавался отчаянию и вообще не походил в этом смысле на беглеца, на потерпевшего поражение. Нет, он говорил спокойно, с уверенностью зрелого мужчины, говорил Михалу, что оставаться нельзя…

– …что такое российское правосудие, я знаю. Сначала пообещают всем амнистию, а затем похватают всех без суда и следствия и сошлют на самый Север! В России есть такие холодные края, где птицы замерзают на лету и нет никакого пропитания, кроме оленьей крови и оленьего же мяса…

Речь Ожешко звучала настолько убедительно, что даже и зять Михала несколько струхнул и возразил все-таки:

– …Ну, такого не бывает, чтобы всех!..

Ожешко оставил эту реплику без внимания. Потомки Михалова зятя, впрочем, действительно познакомились с холодным краем, называемым Сибирью, но это случилось уже в начале шестидесятых годов девятнадцатого века, после известного польского восстания…

Но теперь зять Михала был все-таки обижен подобным невниманием. Теперь все-таки Ожешко являлся беглецом, фактически бесправным, а не прежним магнатом. Теперь Ожешко мог быть и повнимательнее к простому шляхтичу, тем более к зятю человека, которого так упорно уговаривал бежать…

– Да зачем он вам?! – вмешался Михалов зять решительно в разговор. – Зачем вам Михал? Чего вы от него хотите?!.

Ожешко не терял спокойствия, смотрел ясными глазами, самую малость насмешливо:

– …Скрывать не стану. Михал нужен нам, нужен конфедерации…

– Да зачем, зачем? – перебил с досадою зять. И продолжил: – Зачем вам шурин мой? Бедный парень, у которого за душой ни родовитости, ни денег!..

Ожешко не смотрел на мужа Хеленки и обращался к Михалу:

– …Теперь нам только одно остается: быть откровенными друг с другом. Теперь все равно, кто ты, шляхтич или большой пан, главное – откровенность. Главное – правда!.. И я и говорю правду. Ты, Михал, нужен нам. Я не полагаю тебя опытным солдатом, ты не имеешь задатков полководца. Видишь, я честен с тобой! У тебя нет денег. Но у тебя есть нечто большее, нежели богатство или воинские таланты. Ты, Михал, умеешь говорить, ты умеешь говорить честно, ясно, горячо. Такие люди нам нужны даже более, чем те, которые водят в бой полки…

Михал думал, что все это правда, хотя само это слово «правда» смущало его. Ему казалось, что стоит только произнести: «правда», и тотчас и выйдет обман, ложь!.. Но он уехал с Ожешко, потому что все равно знал, что в Задолже не останется!

* * *

Вот тогда-то Михал и очутился в Австрии, откуда потом пришлось убираться прочь. Он привык к существованию скитальца, вечного эмигранта, потому что было ясно, то есть ему было ясно, а, возможно, и всем или почти всем было ясно, что они более никогда не вернутся в Польшу, то есть, быть может, иные и вернутся, да Польша к ним не вернется!..