Князья тьмы. Пенталогия

Пирушка бывших одноклассников принимала раскрепощенный характер общительного веселья и взаимного доброжелательства. По всему павильону друзья перекликались со старыми приятелями, вспоминая школьные проказы, подвиги и шутки. Напряжение, вызванное различиями в статусе, разряжалось; в насмешливом обмене воспоминаниями теперь принимали участие все без разбора: «Ни в коем случае, я тут ни при чем! Все это устроил Крамберт, а виноват оказался я — вот так всегда...» — «Эй, Садкин! Помнишь вонючий цветок в букете госпожи Боаб? Как она чихала и ругалась — мы смеялись до слез!» — «Такого скандала у нас еще никогда не было! Но ты этого не помнишь, тебя к нам перевели только в следующем году. С тех пор его прозвали Курощупом» — «А что случилось с Курощупом, почему его нет?» — «Он утонул в канале Квейда. Не повезло, упал с баржи» — «Нет уж, самый большой переполох вызвал перископ Фимфля, забыл?» — «Помню, как же! Он просунул его в отдушину девчачьей раздевалки, чтобы разглядывать их коленки, локти и все, что между ними!» — «Изобретательно, нечего сказать!» — «Паскудник Фимфль! Где он теперь, что с ним?» — «Понятия не имею» — «Эй, ты не знаешь, что случилось с Фимфлем?» — «Ох, не напоминай мне об этом гаденыше, чтоб ему повылазило!» Последнее пожелание энергично выразила Аделия Ланьяль, сидевшая за столом семьи Садальфлури.

В воздухе пронеслась какая-то волна — словно издали донесся удар невероятно низкого гонга. Что это было? Показалось или нет? У Герсена даже заложило в ушах, но никто вокруг, по-видимому, ничего не заметил.

У входа в павильон стоял высокий широкоплечий человек. Зелеными брюками в обтяжку, из плотного вельвета, выгодно демонстрировались его длинные сильные ноги; поверх свободной белоснежной рубашки с длинными рукавами он надел черный жилет, расшитый лиловыми и золотыми галунами. На нем были полусапожки из бежевой кожи; на высокий широкий лоб он надвинул набекрень мягкую черную шапочку. Криво улыбаясь, некоторое время он не двигался с места, после чего с преувеличенной скромностью подошел к ближайшему крайнему столу, где еще оставалось свободное место — при этом с его лица не сходила издевательская усмешка. Все замолчали; со стороны стола Садальфлури послышался оборвавшийся в тишине хриплый шепот: «А вот и Фимфль! Помяни черта...»

Ховард Алан Трисонг — он же Ховард Хардоа — медленно повернул голову и взглянул на семью Садальфлури. Затем его внимание привлекла эстрада. Взгляд Трисонга проскользнул мимо Герсена и остановился на фигуре Вальдемара Кутта. Улыбка на лице «князя тьмы» стала немного шире.

Разговоры школьных товарищей возобновились. Павильон опять наполнился шутливыми перекличками, но теперь веселье уже не было таким беспечным — все то и дело поглядывали с осторожным любопытством в сторону Ховарда Хардоа.

В конце концов Морна ван Хульген, одна из председательниц комитета, устроившего фестиваль, взяла себя в руки и, подойдя к Трисонгу, обратилась к нему с радушным, даже если и не совсем искренним, приветствием. Ховард вежливо поблагодарил ее за гостеприимство. Морна ван Хульген пригласила его жестом к буфету, предлагая поужинать вместе со всеми. Ховард улыбнулся и отрицательно покачал головой. Морна неуверенно посмотрела вокруг, переводя взгляд с одной группы одноклассников на другую, после чего снова повернулась к любезному человеку, сидевшему перед ней за столом: «Как приятно снова тебя увидеть — прошло столько лет! Никогда бы тебя не узнала, если бы мы случайно встретились — ты полностью изменился! Годы пошли тебе на пользу».

«Да, годы пошли мне на пользу — я не тратил время зря».

«Не помню, с кем ты дружил... Но мы не допустим, конечно, чтобы ты остался в одиночестве. Вот, например, Сол Чиби, ты его помнишь? Он сидит с Эльвинтой Гирле и ее мужем — они переехали в Пуч».

«Конечно, я помню Сола Чиби. Помню всех и каждого, я ничего не забыл».

«Почему бы тебе не составить ему компанию? Или Шимусу Вуту? Уверена, что вам будет о чем поговорить», — Морна указала на столы, находившиеся слева и довольно далеко от эстрады.

Ховард Хардоа бросил быстрый взгляд в сторону поименованных лиц: «Сол? Шимус? Оба, насколько я помню, раздражали меня тупостью и нечистоплотностью. Деревенщина, дубины стоеросовые! А я уже тогда был философом».

«Что ж, все может быть... Но со временем люди меняются».

«В сущности люди никогда не меняются! Возьми, к примеру, меня. Я все еще философ — с той лишь разницей, что с тех пор мои выводы стали глубже и нашли практическое применение».

Морна делала неловкие робкие движения, пытаясь закончить неудобный разговор: «Что ж, я очень рада за тебя, Ховард».

«В таком случае, учитывая соображения, вызывающие у тебя такое удовлетворение, к какой группе одноклассников ты порекомендовала бы мне присоединиться? К семье Садальфлури? Или, может быть, к ван Буйерсам? Почему бы мне не нашлось место у тебя за столом, если уж на то пошло?»

Морна поджала губы и моргнула: «Ну что ты, Ховард! Никто из нас, конечно, не откажется с тобой поговорить — просто в школе, знаешь ли... и я думала...»