Князья тьмы. Пенталогия

Ховард даже не взглянул на него: «Маэстро Кутт! Рад возобновить наше знакомство! Вы меня помните?»

«Не слишком хорошо».

«Это потому, что вы набросились на меня в приступе ярости и вырвали скрипку у меня из рук. Вы сказали, что я играю, как пьяный суслик».

«Припоминаю нечто в этом роде. У тебя не получалось вибрато. Вместо того, чтобы придавать звуку выразительную певучесть, ты извлекал из инструмента слезливые завывания».

«Любопытно. Вы предпочитаете не играть в таком стиле?»

«Это совершенно недопустимо. Каждая нота должна находиться в своей, точно определенной области частотного спектра, и вибрато не служит оправданием выхода за пределы этого диапазона».

«Никогда не поздно попробовать что-нибудь новое, маэстро Кутт! — заявил Ховард Хардоа. — Это правило так же применимо в музыке, как в повседневной жизни. Вы никогда еще не играли, как пьяный суслик, и теперь для вас настало время попробовать. К сожалению, не могу превратить вас в суслика, но в том, что касается опьянения, не вижу никаких препятствий. У нас под рукой есть все необходимые для этого настойки и ликеры. Пейте, профессор Кутт, а потом играйте! Играйте так, как не играли никогда!»

Отвесив принужденный поклон, концертмейстер отодвинул руку, протянувшую ему флакон: «Прошу меня извинить, но я не употребляю внутрь продукты брожения и жидкости, содержащие спирт. Наставления недвусмысленно осуждают такую практику».

«Ха-ха! Сегодня мы набросим на теологию непроницаемый чехол, как на клетку с говорливым попугаем. Возрадуемся! Пейте, профессор! Пейте здесь — или мои компаньоны отведут вас к реке, и вам придется вдоволь напиться жидкостью, не содержащей спирт».

«Мне никогда не нравились спиртные напитки, но если меня вынуждают под угрозой насилия... — Вальдемар Кутт пожал плечами и опрокинул в глотку содержимое флакона. — Фу, какая горечь!»

«Да-да, это горькая настойка, «Аммари». Вот, попробуйте ликер «Дикое озарение»».

«Ага, это уже не так плохо. Дайте-ка мне «Голубые слезы»... Да. Вполне приемлемо. Но достаточно, с меня хватит».

Ховард Хардоа рассмеялся и хлопнул старого дирижера по сутулой спине; Герсен наблюдал за происходящим с отвращением бессилия. Трисонг был так близко — и Трисонг был недостижим! Сидевший рядом блондин, игравший на зумбольде, пробормотал: «Это какое-то безумие! Если он подойдет ближе, я огрею его зумбольдом по башке, а вы отдубасьте его дудками. Он потеряет сознание, его свяжут и отвезут в сумасшедший дом».

У входа в павильон стояли два субъекта — плосколицый коротышка, плотный, как пень, с почти облысевшей головой, и худощавый мрачный субъект с коротко подстриженными густыми черными волосами, впалыми щеками и костлявым, выступающим вперед подбородком. Они не носили униформу «компаньонов».

«Видите этих двоих? — Герсен потихоньку указал на них зумбольдисту. — Они следят за каждым движением и ждут первой возможности переломать кому-нибудь шею».

«Но как можно выносить такое унижение?» — продолжал кипеть зумбольдист.

«Сегодня вечером соблюдайте предельную осторожность — вы можете не дожить до утра».

Концертмейстер Кутт пригладил рукой растрепавшиеся волосы. Глаза его слегка остекленели, он с трудом сохранил равновесие, повернувшись к оркестру.

«Сыграйте что-нибудь! — потребовал Ховард Хардоа. — В стиле «пьяного суслика», будьте любезны».

Взглянув на музыкантов исподлобья, Кутт пробормотал: ««Цыганский костер», в эолийском ладу».

Ховард Хардоа внимательно слушал, отбивая такт указательным пальцем. Через некоторое время он закричал: «Достаточно! Приступим к развлекательной программе! Мне доставляет огромное удовольствие предложить ее вашему вниманию! Идея сегодняшнего представления зародилась в моем уме еще двадцать пять лет тому назад. Так как я одновременно выступаю в ролях импресарио и конферансье, а также потому, что сценарий спектакля основан на моем собственном опыте, некоторая субъективность авторского взгляда на вещи не должна вызывать удивления.

Начнем же! Все необходимые реквизиты под рукой. Я открываю занавес времени! Теперь все мы снова в школе, вместе с несчастным Ховардом Хардоа, жертвой преследований, побоев, издевательств и бессердечных девичьих капризов! В связи с чем припоминаю один характерный случай. Мэддо Страббинс! Не прячься, я тебя прекрасно вижу — ты все еще такой же беспардонный чурбан, каким был тогда. Иди-ка сюда! Я хочу освежить в твоей памяти сущность вышеупомянутого инцидента».

Мэддо Страббинс набычился и вызывающе скрестил руки на груди. К нему приблизились компаньоны. Страббинс рывком поднялся на ноги и прошествовал к эстраде — высокий грузный человек с жесткими черными волосами и крупными чертами лица. Остановившись перед Ховардом Хардоа, он смотрел на него с отвращением, смешанным с неуверенностью.

Ховард грубо прокричал звенящим голосом: «Как я рад тебя видеть после стольких лет разлуки! Ты все еще играешь в мяч на квадрантах?»

«Нет. Это детская игра, с чего бы я стал тратить на нее время?»