Книга чая

В религиях, появление которых приписывается отдельным основателям, всегда должны иметься в наличии два значимых элемента: первый – гигантская фигура самого Учителя, которая будет сиять тем ярче, чем больше последующие века будут высвечивать его личность; и второй – исторические или национальные предпосылки, на основании которых он может овладевать сознанием. Если погрузиться глубже в психологические условия чувства индивидуальности, мы сочтем разумным отыскать некую антитезу – не обязательно антагонизм – между Учителем и его прошлым. Те элементы его реализации, которые он не сможет обнаружить в общественном сознании, станут темой его самого сильного высказывания. Вдобавок только при условии наличия такой связи с общественным сознанием его послание обретет полную значимость. Тем не менее, вполне возможно, что доктрина Основателя, вырванная из естественной среды, может быть понята и развита в некотором отношении, истинном для самой себя, но внешне противоречивом для другого течения мысли, которое по меньшей мере так же аутентично и даже в большей степени совпадает со сложностью изначального импульса. Никто из тех, кто изучал, какую связь с расой имеет праведник в Индии, не может не понимать применимость этого закона. Там наиболее поразительные фикции будут приняты от провидца как естественное свидетельство его собственной эмансипации и обрушатся на общество со всей присущей им жизненной силой, но при этом даже ни на миг не потревожат спокойную поступательность уже приобретенного людьми опыта. В Индии любой мужчина или любая женщина склонятся к ногам какого-нибудь экзальтированного путника, который скажет, что у Бога нет видимого образа, что слово само по себе – это ограничение, поэтому идите прямым путем, естественным порядком, чтобы потом полить водой голову Шивы-лингам. До тех пор, пока мы не постигнем секрет этого сочетания противоположностей, взаимосвязь северного и южного буддизма будут сбивать нас с толку. Из-за этого невозможно утверждать, что одно истинно, а другое ложно. Но абсолютно понятно, что по причине более узкой базы южного буддизма мы слышим лишь эхо великого гласа вопиющего в пустыне среди тех, кому ничего не известно ни о том, откуда он исходит, ни о том, к кому обращен, в то время как представители северной школы слышат Будду в его истинной относительности, воспринимая его в качестве вершины религиозного опыта в его стране. Таким образом, северный буддизм предстает как огромное ущелье в горах, через которое Индия изливает интеллектуальные потоки на весь мир, а также утверждает, что в Кашмире сделан самый авторитетный вклад в доктрину, и хотя непонятно, был этот шаг преднамеренным или нет, он обладает собственной неизбежной точностью более глубокой, чем то, что подразумевают слова.

По сути, в соответствии с обеими интерпретациями, послание Будды стало заявлением о свободе души, и его услышали освобожденные дети Ганга, уже напившиеся от чистоты Абсолюта в Махабхарате и Упанишадах. Но поверх величия философии, поверх бега веков, через повторы, существующие в обеих школах, мы слышим божественный голос, дрожащий от страстного сострадания, которое возвысилось среди представителей самой индивидуалистической расы в мире и подняло бессловесное животное до одного уровня с человеком. В условиях духовного феодализма, посредством которого кастовая принадлежность превращает крестьянина при всей его бедности в одного из аристократов человечества, мы видим его в его бесконечном милосердии, мечтающим о том, чтобы все простые люди стали одним великим сердцем, выступающим разрушителем социального рабства и провозглашающим равенство и братство для всех. Это был тот самый второй элемент, такой близкий складу чувств конфуцианского Китая и отличный от всех прежних образцов ведической мысли, позволивший его учению охватить всю Азию, если не все человечество.

Капилавасту – место рождения Будды – находится в Непале, и в те дни оно было более туранским, чем сейчас. Очень часто ученым хочется объявить Будду потомком монголоидов, поскольку шакья, это, вполне возможно, саки, или скифы[60], а кроме того на ранних изображениях внешность у него имеет монгольские черты, вдобавок в ранних сутрах цвет его кожи описывается как золотистый или желтоватый – характерные гипотетические свидетельства. Странным образом, даосы идут даже еще дальше и в «Роши-Какокио» или в «Книге о том, как Лао-Цзы обращал варваров» описывают случай, когда Учитель вдруг исчез во время своей поездки в Индию и там перевоплотился в Гаутама!

В любом случае, нет сомнения в том, что вне зависимости от наличия в его жилах монголоидной крови он воплотил коренную идею этой расы, сумев сделать универсальным индийский идеализм в его наивысшей точке, который превратился в океан, где смешиваются воды Ганга и Хуанхэ.