Книга чародеяний

А он никогда не жаловался. Если так подумать, тот случайно вырвавшийся всхлип был единственным знаком, но всё равно Арман редко о чём-то просил — во всяком случае, когда они остались одни и искали дом. Потом, конечно, просьб стало больше (поначалу за размещение в том или ином городе, подработку или хотя бы крышу над головой как старшая отвечала Адель), но упрёков не было никогда: взяв себя в руки, Адель вывела его из подземелий, научилась колдовать — с сильным потомственным даром, личным упорством и памятью об уроках матери ей это далось в разы проще, чем многим ровесницам-ведьмам, будь они хоть сто раз любимы сообществом. Всё не то чтобы стало хорошо — оно просто стало, и взамен дождливой пустоты у них наконец-то началась жизнь.

Это потом всё пошло наперекосяк, вспоминала Адель, сгорбившись на стуле и держа в ладонях черепок. То, что ещё недавно было чайником, острым краем впивалось в кожу. Наперекосяк… слабо сказано! Только попытавшись зажить в мире людей, Адель поняла, что для неё туда дороги нет. Все те приступы гнева, которые она не могла контролировать, её нереализованную мощь — всё это мог бы исправить шабаш, но Адель прогнали с горы в её первую Вальпургиеву ночь, и надежды больше не осталось.

— Дура, — пробормотала Адель и встала, стряхивая с платья раскрошившуюся глину. Не представляя, что сказать, она тем не менее сняла с косо прибитой полки зонт и толкнула дверь, увидев сразу Армана и Мельхиора. Брат сидел на ступеньке и чесал собаку, а дьявольский пёс, сам промокший до нитки, худо-бедно грел ему бок и прижимался влажным носом к локтю хозяина.

Поскольку зонта не хватало на троих, Адель присела рядом, держа его над братом и половиной пёсьего бока. Круа-Русс тонул в дожде и тумане, и опять вокруг не осталось ни единого яркого пятна.

— Вы можете вернуться в дом, — ломким голосом сказала Адель. Она не имела понятия, сколько времени провела в промежуточном состоянии между гневом и забытьём, но, судя по мокрой брючине Армана, много.

— Ты перестала колотить посуду? — поинтересовался брат. Судя по голосу, он обиделся всерьёз, и это было более чем понятно: жаль только, что Адель так и не выучилась извиняться и всегда приходилось ждать его.

— Перестала.

«У нас теперь нет чайника». Ах да, но ведь есть деньги! Но вряд ли Арман собирался тратить их на чайник. Адель преисполнилась отвращения к себе — даже не верилось, что когда-то она смогла своими силами, будучи маленькой девочкой, вывести их из катакомб и обеспечить выживание в послевоенном времени. Сейчас она, при всех своих способностях, как человек была ни на что не годна.

— Во-первых, они в самом деле предлагали нам деньги, но я отказался, — тем же тоном заговорил Арман. — Во-вторых, каждому члену группы вручили деньги на расходы в путешествии, охранные амулеты и прочее — их я взял, после того как взяли все. В-третьих, ты думаешь, мама бы хотела, чтобы мы всю жизнь прожили в одиночестве и ненависти? Папа бы хотел? Она сама много раз пыталась наладить дружбу с сообществом, только ты этого так и не поняла.

Они редко говорили о родителях, не желая причинять друг другу боль или боясь, что чужая боль не будет равняться собственной. Поэтому упоминание обоих было крайней мерой, намекавшей на то, что Арман действительно зол: чего-чего, а сдерживаться он умел. Адель молча снесла удар, понимая, что заслужила гораздо худшего — после всего-то, что она ему наговорила… Хоть и согласилась на эту авантюру ради брата, всё равно сделала только хуже.

Больше он ничего не сказал. Через какое-то время забрал зонт из окоченевшей руки сестры, поднял над ними обоими и ласковым пинком прогнал Мельхиора в дом. Чёрный цвет, постоянный цвет одежды Гёльди, а также их единственного зонта, и то казался ярче, чем весь город на холме.

— Почему я до сих пор не убила себя? — Адель не знала, что сказать после всех заезженных «ты был прав», «я безмерно виновата» и «я тебя не заслуживаю». — Можно подумать, я не люблю тебя…

— Где связь? — сухо спросил Арман.

— Я причиняю тебе только боль.

— Да, радости у нас мало. Но ты решила, если я останусь без тебя, мне не будет больнее. Зачем я тогда помогал тебе все эти годы, а ты — мне? И, чёрт возьми, неужели ты правда не хочешь реализовать свои силы? Какая разница, на что и для кого? Прабабушка тоже была частью магии, Адель, она была сама магия. Отрицая миссию, ты отрицаешь и её тоже.

— Прабабушка была сама по себе…

— Мы этого не знаем. И теперь, как ты могла заметить, никто уже не сам по себе. Не знаю, как тебе объяснить, но я очень хорошо это чувствую, — Арман отвлёкся, видимо, всерьёз заинтересованный в миссии. Адель с трудом вспомнила, в чём она вообще заключалась, но память о книге расставила всё по местам. — Ты не можешь всю жизнь только ненавидеть, — добавил Арман.