Игральные карты, сделанные из бумаги, были изобретены в Индии или Китае. Широкое распространение в Европе они получают с конца XIV века. Как это ни странно, японцы заимствовали карты не обычным для себя путем — непосредственно из Китая, но через португальских купцов — в XVI веке. Поэтому и японское слово для обозначения карт —
Карты привились в Японии хорошо. Но не потому, что японцы стали активно играть в европейские карточные игры (хотя случалось и это). Карты полюбились японцам прежде всего ввиду их бумажной компактности. Играть же они стали по собственным правилам — бумажные карты были приспособлены для тех игр, которые пользовались популярностью в более раннее время.
В период Хэйан среди аристократов получила распространение игра в раковины. Поначалу смысл состязания состоял в том, чтобы участники предъявили наиболее красивые и экзотические раковины. У кого раковины диковиннее — тоги выиграл. На следующем этапе развития игры стали использоваться двустворчатые раковины съедобного моллюска —
Несколько позднее эта нехитрая игра была усовершенствована: к раковинам прибавилась поэзия. Теперь на нижней створке писалось окончание стихотворения, к которому было нужно подобрать его начало, начертанное на верхней створке.
С появлением же бумажных карт японцы стали использовать их на свой «раковинный» лад. То есть набор карт делился на две полуколоды — с началом стихотворения и его концом. Наибольшей популярностью пользовался знаменитый средневековый поэтический сборник «Сто стихов ста поэтов». То есть полный игральный набор состоял из двухсот карт. Бывали карты и со стихотворениями из других классических произведений.
Аристократы в свои раковины на деньги не играли — они были выше этого. Но вот в период Эдо, когда деньги приобрели настоящую стоимость, азартные горожане стали играть на деньги и в поэтические карты. То есть поэзия в это время стала обладать денежным эквивалентом. Существовали профессиональные игроки, которые зарабатывали поэзией на жизнь. Состязание проводилось следующим образом: его участники были должны максимально быстро и ловко завершить начало предлагавшегося им стихотворения.
В давние времена был в Индии один монастырь. И было там монахов видимо-невидимо. И вот отправился Дарума в этот монастырь, чтобы посмотреть, чем там монахи занимаются. В одной келье имя Будды возглашают, в другой — сутры читают. В общем, — всюду по-разному делают. А вот в одной келье увидел Дарума двух монахов — лет им по восемьдесят или девяносто, — которые в го играли. Ни изображения Будды, ни сутр там не было. И ничего такого они не делали, только фигуры переставляли.
Ушел Дарума из их кельи, стал какого-то монаха расспрашивать, отчего так. Тот отвечал: «Эти старцы с юных лет в го играют, больше ничего делать не желают. Даже одного-единого словечка о Будде от них не дождешься. Другие монахи их за это не любят, дружбы с ними не водят. Потому что подношения-то они получают, а взамен что? Не по тому пути идут».
Услышал это Дарума и решил: что-то тут не так. Уселся рядом со старцами, стал смотреть, как они играют. Один — стоит, другой — сидит. И тут первый из них исчез. Очень озадачился Дарума. Но тут монах, которому надлежало ходить, снова встал у доски, а тот, что сидел, вдруг исчез, а потом снова явился. Вот оно как!
Дарума сказал: «Жалуются на вас: мол, вы только и делаете, что в го играете. Но я-то вижу, что вы просветления достигли. Могу ли я спросить вас, зачем вы в го играете?» Старцы ответили: «Многие годы за доской сидим. Когда выигрывают „черные“, значит победили мирские страсти — печалимся. Когда выигрывают белые, значит победило просветленное — радуемся. И всегда мы ждем, что черные, то есть мирские страсти, проиграют, а белые, то есть просветленное, выиграют. И вот потому-то мы и достигли просветления».
Дарума оставил их келью и рассказал другим монахам, чему его научили, и теперь каждый из монахов сожалел, что в течение стольких лет пренебрегал он двумя старцами и стали теперь монахи оказывать им уважение глубокое.