Книга японских символов. Книга японских обыкновений

На самом-то деле никаких соловьев в Японии не водится. Японский «соловей» — угуису — это на самом деле короткохвостая камышовка семейства славок. Птичка небольшая (величиной с воробья), с коричневым в белую крапинку оперением и весьма приятным голосом. Камышовка водится и у нас, но поскольку ее образ начисто отсутствует в европейской и русской поэзии, то и название «камышовка» звучит для нашего уха совсем не поэтично, В связи с этим европейские, а вслед за ними и русские переводчики японской поэзии сочли за благо совершить подлог и заменить одну птичку другой. Так что беря в руки книжку с японскими стихами, читателю стоит помнить о международном заговоре переводчиков.

Природа распорядилась так, чтобы именно камышовка открывала певчий сезон. Поэтому она считается вестницей весны. Заслышав камышовку, люди вздыхают с облегчением: зиме скоро конец. И чем раньше запоет камышовка, тем раньше наступит весна, тем богаче будет урожай. Камышовка в сознании японцев — птица демисезонная, и петь она начинает, когда весенняя погода еще не установилась окончательно. Но все-таки гораздо чаще пение камышовки оглашает не покрытые снегом поля, а посадки цветущей японской сливы, которая распускается еще в феврале:

Любезно сердцу
Пенье камышовки
В полях весенних,
И в саду моем
Слива расцвела.

Поскольку у японцев принято под расцветшими деревьями выпивать, то появилось и такое выражение «камышовкино выпивание»: под цветущей сливой в два рядочка выставлялось по пять чарок с сакэ. Кто из партнеров-соперников быстрее успел их осушить — тот и выиграл, тот и молодец, у того и год удачный будет.

Образ камышовки связан не только с природной, но и с любовной тематикой. И здесь я вынужден решительно отказаться от слова «камышовка», поскольку в стихах речь обычно идет о самце, ищущем себе подругу. Женский же род русской «камышовки» лишает возможности соблюсти в переводе точность.

Весна настала —
Порхает в ветках соловей
И песню
Грустную поет —
Жену себе ищет.

Из рассказанного стало понятно, почему из всех птиц именно камышовка обладает наибольшим количеством ласковых прозвищ. Это и «весенняя птица», и «вестница весны», и «птица, любующаяся цветами», и «птица, приносящая ароматы цветов». И даже «чтец сутр» — считалось, что монах, возглашающий буддийские сутры, обладает особенно красивым голосом.

Кукушка.

Осмысление образа кукушки в японской культуре представляет собой прекрасный пример того, как в представлениях об одной и той же птице «беззастенчиво» смешиваются китайское и японское. Дело в том, что в Китае кукушка считается птицей несчастливой, связанной со смертью и приносящей беду. Следуя такой трактовке, многие японцы периода Хэйан также считали, что лучше никогда не слышать кукования. Особенно неблагоприятным считалось, если кукование застигло тебя в минуту отправления нужды. В таком случае полагалось непременно переодеться — чтобы скверна осталась с прежней одеждой.

Однако японцы не были бы японцами, если бы они по своей натуралистической привычке не связали воедино кукушку с определенным временем года, лишив ее этим, до определенной степени, мрачноватого имиджа. Кукушка в Японии считается птицей, возвещающей приход лета. Лето — это, конечно, не то, что дающая силу всему году весна, но все-таки среди японских поэтов находились и такие, кто по-дружески просил кукушку начать петь еще до наступления лета, склоняя ее тем самым к нарушению устойчивого чередования времен года.

Слушаю кукушку
И не наслушаюсь.
Поймать бы сетью
И приручить,
Чтоб пела здесь всегда.

Как и в России, в Японии прекрасно знали, что кукушка не вьет гнезда, то есть не имеет собственного дома. Поэтому ее кукование часто воспринималось как плач и сетования на злую судьбу. Японцы полагали, что пение кукушки — это не что иное, как мольба об обретении супруга или супруги. И когда лирический герой стихотворения проводит в одиночестве летнюю ночь, кукование отождествляется с его любовным томлением. И тогда голос кукушки кажется поэту полным неизбывной печали.

Сама же кукушка была символом неверности. Один из эпизодов «Рассказов из Исэ» («Исэ моногатари», X в.) повествует о кавалере, который вдруг узнает, что понравившаяся ему дама несвободна. И тогда он слагает строки:

Кукушка!
Во всех селеньях
Ты поешь.
И сторонюсь тебя,
Хоть сердцу ты любезна.