Книга интервью. 2001–2021

Это результат катастрофических – кровавых, ужасных, необыкновенно тяжелых – процессов, которые происходили в советский период. Революция, террор, война, еще террор и многое другое. Это происходило везде, но в разные времена по-разному – с разными людьми и их группами, в разных частях страны в одни годы больше, в другие годы меньше. У террора не было белых пятен, но были спокойные годы. В одних местах шла коллективизация, в других – индустриализация, где-то еще ценой неслыханных потерь осваивались недра, леса или тундра. Все это произошло очень давно, тех людей уже нет. С тех пор не произошло той продуктивной работы с памятью, которая, возможно, могла бы помочь потомкам. Возможно, ничто не могло помочь. Но мы знаем примеры, когда культура, имевшая очень тяжелый груз вины и горя, прорабатывает этот груз и примиряется сама с собой, хотя это никогда не просто. Чтобы достичь состояния освобождения, проработки или выздоровления, нужно что-то особенное. Есть ситуации, когда продолжать мучиться – более инерционное, более естественное состояние вместо того, чтобы измениться и жить заново. Для изменений нужно прикладывать усилия, культурные, институциональные, юридические и политические. Всего этого здесь не нашлось. Хотя попытки разобраться с прошлым были – и более того, их было очень много. И все они оканчивались неудачей, снова, снова и снова, что само по себе говорит, что прошлое остается с нами. Вплоть до последней попытки десталинизации, которая получилась и самой робкой.

Под последней десталинизацией вы подразумеваете ту, которая декларировалась в эпоху Медведева?

Были такие разговоры, они исходили с самого верха власти, были какие-то попытки финансирования. Была сформулирована идея о третьей десталинизации. Первая произошла в хрущевскую «оттепель», вторая – во время горбачевской перестройки. Третья, как и другие проекты этого времени, ничем не закончилась. Будут и новые попытки, ко всему этому придется возвращаться.

Почему в Германии, например, удалось выработать некий консенсус по отношению к своему прошлому, а у нас этого не получилось?

Это сравнение неизбежно: параллельные исторические ситуации, страны, которые находились в союзе друг с другом, затем в состоянии войны. По окончании этой войны дела шли по-разному по разные стороны железного занавеса, но они происходили одновременно, так что от этих сравнений никто никогда не уйдет. Результатами, достигнутыми в Германии, легко восхищаться: либеральная, стабильная, демократическая страна, в которой нет белых пятен. Там есть проблемы, но они касаются политического настоящего, а не сведения счетов с прошлым. Но нужно понимать, что их успешная денацификация происходила в ситуации, которая несравнима с советской. Страна была оккупирована, политику денацификации проводили люди в военной форме стран-оккупантов. Они подчинялись не немецким законам, а законам своих стран. Ничего подобного не происходило после смерти Сталина. Первая десталинизация была собственным выбором людей, которые и сами принимали участие в репрессиях. Можно представить себе, как им было трудно и страшно.

Вы пишете, что для начала продуктивной работы горя необходимо 50 лет. Должно пройти три поколения: жертвам достаются могилы, их потомкам – травма, а уже следующему поколению – горе. Можете ли вы подробнее объяснить, как работает эта схема?