Да, но элита необязательно была городским населением. Наоборот, в имперский период элиту всячески поощряли жить в своих поместьях для того, чтобы организовывать процесс. А элита как раз предпочитала править в отсутствие – в столицах. Или жили по сезону – на лето уезжали в поместье, зиму жили в Москве.
Да, это был очень естественный переход. Сословия были прописаны в законе. Разные законы действовали по-разному для людей разных сословий. Одни люди были обязаны служить в армии, другие нет. Одни могли поступить в университет, другие нет. Одни могли покупать землю и владеть ею, другие нет, и т. д. Одни подлежали телесным наказаниям, другие нет. Какой бы аспект законодательства ни взять, в нем были сословные различия. Над этим работали юристы, которые в России всегда были очень активны, – и думаю, именно потому, что тут не было расовых различий. В расовом обществе многое остается непрописанным, имплицитным, работает на основе расовых различий. Но потребность в видимых маркерах власти была очень высока. Была такая нужда, была и потребность в том, чтобы сословия были не просто написаны на бумаге, а (как позднее сказала Екатерина) на телах подданных. Только Петр приехал из Голландии, только основал Петербург, только задумал строительство империи – в этот самый момент он обязал дворян брить бороды. Он брил только дворян, ту самую культурно-экономическую и военно-политическую элиту, которая сосредоточила в этой империи всю власть над народом и территорией. А другие сословия, как то крестьяне, попы, мещане, – все оставались со своими бородами. Получилось море бородатых людей и между ними – насильственно побритая, демонстративно выделенная элита.
Совершенно верно. Люди иной расы, люди иной сущности.
Элита себя так и чувствовала. Русская литература полна переживаний на эту тему. «Лишние люди», иностранцы в своей стране. «Человек с томиком Вольтера», скучающий барин в собственном поместье. На самом деле у них были важные функции, которые они, худо-бедно, исполняли: организация производства, сбор налогов, подавление недовольства. Выполняли они это, думаю, скорее худо, чем хорошо. И все же это было общество полной занятости. Как бы не вышло так, что в постиндустриальную эпоху, в которую вступаем не только в России, но и вообще во всем мире, мы будем вспоминать об этом с завистью.
Не только. Я эту формулировку написал, когда пытался понять, что такое русская община – именно русская земельная община. Потому что это был особый институт землевладения, землепользования. Есть точка зрения либеральной российской историографии, связанной с именем Бориса Чичерина, который показал, что до времен Екатерины община практически отсутствует в хозяйственных документах. Но община приобрела очень важные функции – она собирала налоги, перераспределяла землю. Фактически была тем коллективным субъектом, который если не владел землей – владел помещик или государство, – но пользовался ею. Вот когда русские крестьяне переселялись в новые условия, например в Сибирь, они вроде как вновь организовывались в общину. И не для защиты от государства в Сибири, а скорее для защиты от трудной жизни.
Русский Север был очень индивидуалистичен. Не очень ясно, как работала община в старообрядческих землях Русского Севера и была ли она там вообще. Север разнообразен и к тому же менее изучен. Но те огромные пространства, которые были поделены между помещичьим землевладением и государственным владением землей (а там все равно были крепостные), – огромные пространства Европейской России и Урала жили общинами. И это очевидным образом устраивало государство. Государству нужен был такой субъект, с которым можно было разговаривать, с которого можно было требовать налоги, рекрутов, правильное землепользование. И этот субъект должен был быть коллективным. Потом общину стали разрушать для эффективности, для роста производства и других либеральных идей. Это были знаменитые Столыпинские реформы, во многом успешные, но отчасти они же ответственны за аграрные беспорядки, которые вели к революции. Главным любителем русской общины была интеллигенция, которая как раз общиной никогда не жила.