Книга интервью. 2001–2021

Внутренняя колонизация – это не идеальный тип (у которого, соответственно, есть «варианты»), а вектор, соединяющий географические, политические и культурные импульсы. У вектора всегда есть направление, он исходит из одной точки и прикладывается к другой. Этим понятие колонизации отличается от более абстрактных, невекторных понятий типа власти или культуры. Конечно, в огромном разнообразии советских практик было множество таких, которые были направлены в центр. Я думаю, скоро историю ГУЛАГа или, к примеру, историю советской урбанизации нельзя будет писать без применения понятия внутренней колонизации.

Современные трактовки национализма или имперскости также отказываются и от эссенциализма, и от идеал-типичности. Национализм и имперскость тоже рассматриваются как векторы: один направлен на гомогенизацию (при этом не уничтожая, а переопределяя разнообразие), а второй – на поддержание и воспроизводство различий. В чем принципиальная разница между вашей трактовкой внутренней колонизации как вектора и аналогичным прочтением модернизации или национализации? Хотелось бы понять, в чем принципиальное отличие внутренней колонизации как аналитической рамки, позволяющей описать прошлое, от прочих аналитических рамок, с которыми работают исследователи, так или иначе находящиеся в диалоге с современными теориями постколониализма, империи, политики знания, социальной динамики Нового времени и пр.

Понятие модернизации телеологично. Не стоит судить о прошлом с точки зрения будущего, которое было неизвестно в этом прошлом. Понятием модернизации прикрывались и прикрываются разнообразные политические цели и исторические значения, которые и подлежат анализу. Повторяя лозунги агентов модернизации, историк заранее лишает себя критической позиции в отношении этого процесса. Модернизация бывала разной – консервативной и утопической, автономной и миметической, и очень часто фальшивой. Мне интересны парадоксальные конструкции типа недавней «ностальгической модернизации» Ильи Калинина, но сам я понятием «модернизация» не пользуюсь. Я думаю, историк должен просто вычистить такие слова из своего компьютера, используя их только в иронических кавычках. В таких кавычках это понятие имеет вполне определенный смысл: «модернизация» по Столыпину, «модернизация» по Медведеву… Я бы с удовольствием прочел историю понятий «современность», «модернизм» и «модернизация» в русском языке. Думаю, что такая история должна начаться примерно тогда, когда я заканчиваю свою историю внутренней колонизации. Вы знаете, что в моей книге это конец XIX века, хоть я и не отрицаю применимость того же концептуального аппарата для советского периода.

Национализм в России и других империях возник много позже колонизации и отчасти как запоздалый ответ на нее. В России, например, я не верю, что можно говорить о национализме до Наполеоновских войн, а колонизация (внешняя и/или внутренняя) имела уже многовековую историю. Разница во времени очень велика, но были, конечно, и времена, когда эти процессы пересекались. Хоть русский, хоть польский или еврейский – национализмы в России были антиимперскими; от Пестеля до Николая II русские националисты подрывали империю словами и делами. Русификация имела ограниченный характер и стала применяться поздно. Другие национализмы – польский, еврейский, украинский – играли важную роль. Национализм – главный враг империи, особенно когда он формируется внутри титульного народа метрополии. Имперские и национальные задачи совпадали во времена войн и расходились во времена мира. Но мой материал лишь косвенно связан с национализмом. Никто не сомневался в том, что хлысты или духоборы были русскими; их все равно экзотизировали, но механизмы этого процесса имеют мало общего с национализмом.