Шурик был в своем репертуаре. Сперва сделает, потом думает. Это отражалось на всей его жизни, хотя порой удивлял своей хитрожопостью, что было куда чаще, чем тупость, и это бесило в нем.
Голова не соображала. По календарю и часам пытался посчитать, сколько был в отключке, но вычисления не поддавались. От любой мыслительной деятельности звенело в ушах. Я несколько раз перечитал, чтобы понять, о чем Мансур пишет и действительно ли важно это.
Единственно, что сознание само повторяло: «Больше так не пить». Все болело. Я болел. Признаться, отвратительно чувство. Это была еще одна причина, почему я не понимал, ради чего все эти пьянки, для чего так сильно напиваться, для всего есть же мера. Для меня все-таки это был болезненный способ забыться.
Ну а как иначе, Кулак был моим лучшим другом, я знал всю его семью, в том числе и сестру Маринку. Да, не очень близко, хоть и была она младше нас на два года, но с нами не велась, так что каких-либо эпизодов с ней в моей жизни очень мало. Поэтому ничего, кроме как выразить Андрею соболезнования я не мог. Конечно, Маринку часто оставляли старшему брату на контроль, но вопрос стоял больше в том, для контроля кого, по задумке при ней мы бы вели себя спокойней. Школьных друзей она не имела, но со временем обросла подружками с танцев из разных частей города, так что она, как и я, жила на два мира, порой пересекался с ней и в Нижнем, и в Верхнем Родищенске. У меня даже не получается нарисовать ее образ, не говоря уже о характере. Она всегда была незаметней своих подруг. Согласно стереотипу, девчонки ищут всегда себе страшненькую подружку, а здесь имелась незаметная тень. Забавно, рисуя ее из своих воспоминаний, я рисовал себя. Наверное, это участь любой тени. Мы всегда где-то на заднем плане, мы не жалеем об этом, нам комфортно в режиме спокойствия, лучше за всем наблюдать со стороны.
Мне становилось стыдно из-за того, что неспособен воспроизвести ее в своем сознании. Я ожидал от Мансура подробностей, чтобы лучше представить образ Марины.
Самоубийство звучало бы куда мягче, а суицид било по ушам до сердца. Так вот чем заканчивают тени. Мы и так внутрь себя уходим, но, видимо, это не предел. Эта мысль ранила, как и новость о Марине. За пару минут она стала ближе, чем когда-либо. А может так со всеми, кто умирает? Ведь до этого я терял только тех, кто был мне неприятен.
Он был прав. Мне необходимо связаться с Кулаком, но я с ним так давно не разговаривал, что мне было стыдно написать, не то что позвонить. Тем более мне не с чего это было сделать, телефон остался у отца. В сообщениях я пару раз набрал: «Соболезную», но сразу же стирал, так как казалось неправильно написать так, как будто кидал человеку в лицо своей высокой жалостью. Также было с длинными сообщения. Они все меня раздражали и казались неверными в сложившейся ситуации. После года молчания эти слова соболезнования для Кулака не имели бы смысла. Кто я ему? Всего лишь старый друг, который вычеркнул его с целью не вспоминать ни о чем плохом, или тот, кто свалил в столицу и зазвездился? Для меня уже не было места в его жизни. Тень скрылась за углом.
Надо было решить, что делать со связью. Жизнь без телефона уже невозможна, это часть нас, наше маленькое личное облачко, по которому любой сможет изобразить наш портрет. От этой мысли стало еще противней. Мой мобильный остался у отца, он мог узнать обо мне все, что угодно. В памяти хранились фотографии последних лет и доступ к сообщениям во всех социальных сетях. Я не мог себе представить, у кого окажется мой телефон, поэтому никогда не ставил паролей на вход, только обычная блокировка экрана.