Рашель вновь поглядела вниз, во двор. Женщина в халате переминалась с ноги на ногу – нервничала или скучала. Гвардейцы стояли с невозмутимыми лицами. Перед одним из них, на краю помоста, располагался примитивный пульт управления с единственной круглой кнопкой в центре. Абсурдная мысль пришла ей в голову: любой билетный автомат устроен сложнее, чем автомат для убийства.
– Эти не единственные? – тихо спросила она.
– Наши люди прочёсывают страну в поисках братьев-бардов, но до сих пор эти четверо – единственные, кто попался в наши сети.
– Я имею в виду, будут ли ещё казни? – уточнила Рашель.
– До закрытия порталов – нет. А после этого многое изменится, когда мы вернёмся в реальный мир. Академия снова будет действовать по большей части скрытно, расставлять иные приоритеты. Всё будет как раньше, во времена «Алого зала». Гигантский аппарат управления, этот Молох, канет в Лету. Вместо него на свет появится тайное общество, охраняющее интересы библиомантики.
«Ага, охраняющее
– Нас ждут удивительные времена, Рашель! – воскликнул Марш и указал во двор: – Но сначала нужно разобраться с этими.
Девушка не хотела встречаться взглядом с приговорёнными, но, так как все четверо по-прежнему, не отрываясь, смотрели на неё, она не могла не взглянуть на них в ответ. Глаза экслибров магнитом притягивали её. Наверное, о том, что им грозит виселица, они знали давно, ещё когда их схватили. Казнь была для них избавлением от мук. Смерть была лучше возврата в допросные камеры.
– Подними руку, – сквозь зубы произнёс Марш.
Она застыла на месте.
– Это очень просто. – Его рука осторожно взяла её запястье и потянула вверх. Его прикосновение было омерзительно.
– Мне не нужна помощь, – сказала Рашель.
Он отпустил её руку. Но его взгляд говорил: докажи.
Рашель подняла другую, правую руку – ровно настолько, чтобы из-за парапета её было видно гвардейцам, стоявшим внизу.
Один из приговорённых закрыл глаза.
– Теперь ты – Адамантова Академия, – произнёс Марш. – На тебя смотрит весь мир. Возможно, не только мир библиомантов.
Её рука слегка дрожала. Она не хотела, чтобы он заметил это, и сжала пальцы в кулак.
– Хорошо, что тебе нелегко далось это решение, – заметил он. – Ты не тиран. Ты делаешь только то, что совершенно необходимо.
Было нечестно с его стороны требовать от неё участия в этом фарсе. Тяжело вздохнув, она опустила руку.
В помосте открылись люки. Петли затянулись, тела приговорённых обвисли и закачались. Рашель бездумно смотрела сквозь них минуту, может быть, две.
– Я хочу уйти, – тихо проговорила она.
Только у себя в комнате она заметила, что всё ещё сжимает пальцы правой руки в кулак.
Глава пятая
– Флауэрболл, – мрачно сказал Дункан, – неважное место для таких, как мы.
Искрящийся вихрь портала давно погас, но, стоило Изиде закрыть глаза, он вновь возникал под её опущенными веками. Моргая, она каждый раз оказывалась наедине с фиолетовым фейерверком в собственной голове.
Ей пришлось напрячься, чтобы сосредоточиться на том, что её окружало в настоящий момент, – Флауэрболл, самое большое из четырёх убежищ для людей искусства. Бесконечный лабиринт ателье и художественных галерей, варьете и театров, кафе и забегаловок. Место, примером для которого строителям послужил романтический Монмартр, парижский район писателей и художников, такой, каким он был в начале двадцатого века.
Флауэрболл был единственным убежищем, в котором гетто свободно сообщалось с городом, – Академия скрипела зубами, но не запрещала этого, – убежищем, в котором смешались люди и экслибры, потому что и те и другие жили искусством: художники и писатели, поэты и музыканты, актёры и драматурги.
Однако свободный дух, витавший в узких улочках, попеременно поднимавшихся вверх и спускавшихся вниз, уравновешивался одним не слишком благоприятным обстоятельством: Флауэрболл был наводнён агентами Академии. Дезертирам вроде Дункана и Изиды лучше было сюда не соваться.
– Если Йозеф Восканиан действительно единственный, кто владеет сведениями об
В голосе Изиды звучала невероятная усталость, она и сама это замечала. Взгляд, который искоса бросил на неё Дункан, был полон сомнений и только подтверждал то, что и сама Изида хорошо понимала: долго ей не продержаться.