Книга магов (антология)

— …А может и мне следом за ней, а? Мертвые уж точно никого не ненавидят! Тогда, может, и удастся… жертвоприношение…

— Дар будет принесен.

Холодные ровные слова.

— Что-о? Что вы сказали?

Чудовищное усилие — чтобы оторвать от кристалла взгляд.

— Дар будет принесен, — чуждо и четко произнес Линго. — Ясно? Я., сейчас вернусь, а вы все быстро соберитесь здесь, возьмите ее за руки и держите. Норкрион — вспоминайте все, о чем мы говорили. Вы не проиграли! Думайте и о ненависти, и обо всем остальном. О том, что жизнь в таких условиях — тоже жертвоприношение, только растянувшееся во времени, и что оно может быть принято Мирозданием, а согласие принести Дар принесет свое чудо когда-нибудь много лет спустя… Подумайте, почему оказался необходим именно этот Дар, сопоставьте одно с другим… Начать жизнь сначала можно на самом деле и когда угодно! А я — сейчас. — Он приоткрыл дверь и устремил взгляд на лестницу, ведущую на чердак. — Нет, запомните еще одно: Чудеса даются людям не просто так, не для того, чтобы они могли ими попользоваться и все… Их нам дали, чтобы каждый сам однажды сделал правильный вывод… Надеюсь, у вас получится!.. Суть ведь не в формулировке. — Линго сморщился, глядя на грязные ступени, но тут же понял, что ему вовсе не обязательно подниматься наверх: дверь чердака уже отворилась и в ее проеме замаячила бесстрастная металлическая маска. Он вздрогнул и снова повернулся к сидящему возле Тейчан Норкриону. — Короче, повторяйте все это или что хотите, просто повторяйте… Или — молитесь…

Они сидели, взявшись за руки: задумавшийся о чем-то своем Рианальт, удрученный случившимся с Тейчан силач, подросток с покрасневшими глазами, сжавшийся в комок и втянувший голову в плечи, почти (но все же не до конца) морально разбитый старейшина, мертвая молодая женщина и Заложник, за спиной которого маячила безмолвная фигура.

В кругу горела хилая свечка, перстень с камнем теперь был надет на нее.

Сидели и ждали.

Блеск лезвия. Вспышка ослепительно яркого света. В ее огненном полыхании возник вдруг человеческий абрис и быстро оброс объемом и цветом: незнакомый в лицо всем, кроме Норкриона, мужчина в летах, лысоватый и грузный, сидел за столом, изредка чиркая золотой чернильной ручкой по бумаге, и к его лицу нагибалась настоящая электрическая лампа на колченогой подставке… Неожиданно он зашатался, покраснел до свекольного цвета и повалился лицом на стол, сбивая лампу в сторону и комкая попавшиеся под пальцы листы. Слетел на пол и превратился в дребезги невезуче приткнувшийся у края стола стакан, потом раздался быстро стихающий хрип…

Вспышка — и вновь стали видны знакомые стены, которые теперь почему-то странно увеличивались на глазах, становясь размытыми, огромными и непривычными…

Вспышка.

Громоподобный треск выбиваемой двери…

— Ну, что там? — спросил командир отряда патруля, когда несколько солдат высыпали из дома с голубятней.

— Чепуха одна. Взрослых — никого, зато младенцев — куча… — доложил сержант. — Ясли, должно быть. Только воспитателя нет.

— Вот черт! — треснул по дверному косяку кулаком командир (этот дом был последним). — Никого, значит? Пустышка? Ну ладно… Уходим!

До рассвета ему надо было успеть обыскать еще одно селение. Откуда ему было знать, что произошло минуту назад в столице? Вести не сразу преодолевают такие расстояния.

Правда, позже, уже в дороге, ему вспомнилось вдруг, что среди суеверных простых людей, главным образом в дальних селах, ходят смутные слухи, что, мол, в тех местах, куда люди вызывали Заложников, часто находят подкидышей. Так ведь то — по одному, а не по пять штук скопом. Да и вообще, скорей всего, Храм и чудеса — всего лишь сказки.

Самые обыкновенные сказки…

Федор Чешко Час прошлой веры

Ты, возжелавший знать,

Но страшащийся дум,

Отяготивший ум

Тем, что не смог понять,

Ты, чья сила слаба,

Как огонек свечи,

Бойся сказать в ночи

Правильные слова.

Вода была всюду. Она оседала на одежду и лица промозглой сыростью, нависала сизыми космами туч над вершинами увечных осин, смачно и длинно чавкала под ногами, и казалось, что буро-зеленое месиво матерого мха взасос целует подошвы. Было тихо. Ветер, весь день хулиганивший над болотами, умаялся наконец и теперь едва ощутимо шуршал в чернеющих листьях. Даже комары угомонились и поотстали, за исключением двух-трех особо жаждущих. А впереди, где медленные тяжкие тучи воспалялись тусклым закатом, погромыхивало невнятно, но обещающе: в пугливых невзрачных сумерках зрела гроза.