Книга магов (антология)

Когда фигура Олега черным силуэтом вырисовалась в мутном пятне выхода, Ксюша заметила тусклый и мимолетный взблеск в его правой руке. Нож.

Значит, он сам боится…

Снаружи было промозгло и смутно. Мелкая влага сеялась из тонкой пелены высоких туч, сквозь которые огромным неярким пятном просвечивала луна. В призрачных лунных сумерках окружающее было зыбким, но видимым, и Олег с изумлением обнаружил, что болото стало озером, а холм, приютивший часовню, — островом. Да, на славу потрудилась гроза…

А тихие жалобные звуки, выманившие его под дождь, не прекращались. Они стали явственнее, слышнее, и все же Олег не сразу сумел заметить издававшее их существо.

Это был щенок. Маленький серый комочек страха и холода, он копошился в мокрой траве и хныкал, хныкал… Когда Олег склонился над ним, протягивая руки, щенок отчаянно бросился навстречу, заплетаясь неуклюжими лапками в жестких стеблях; вжался в ладони трясущимся невесомым тельцем; заскулил счастливо и благодарно. Чувствуя на пальцах мягкое тепло крохотного язычка, Олег подумал, что щенок еще совсем маленький, сосунок еще, что сволочь какая-то придумала его топить (и, наверное, не одного), но вот — не удалось, вынесли грозовые шальные воды невесть куда, в болота, на сухое…

…Для щенка умостили кубло из Ксюшиного мохерового шарфа, и он скоро перестал скулить и дрожать, затих, только причмокивал во сне — совсем как ребенок.

А вот к Олегу с Ксюшей сон не шел. Олег снова принялся рассматривать темное пятно на стене — странное какое-то, неуловимо разнящееся от остальных святых ликов, едва видневшихся на других стенах.

Да, странное лицо. Странное уже хотя бы тем, что четче прочих различалось оно в неверной призрачной мгле, что было чернее других, что было зыбко изменчивым.

А Ксюша смотрела на щенка. Долго смотрела. Потом спросила:

— Слушай, а какой он породы?

Олег досадливо глянул на нее:

— Не знаю! Подожди… — а когда снова повернулся к стене, загадочное тревожное лицо оказалось мокрым подтеком, бесформенным и скучным.

Наваждение…

Он лег, заложил руки под голову. Муторно и неуютно было ему, в голову лезли непривычные мысли; вещи, никогда до сих пор не интересовавшие, незнакомые, ненужные, стали вдруг беспричинно известными и сомнению не подлежащими. Что-то поселилось внутри, что-то не свое и поэтому страшное. И это лицо, которое то есть, то нет его… И щенок… Чем дальше, тем больше тревожил он Олега, этот звереныш; а собственная недавняя вера в правдоподобность его появления тревожила еще больше.

Олег посмотрел на щенка.

Тот спал, время от времени сильно вздрагивая всем телом, коротко взвизгивая, — видно, снилась какая-нибудь щенячья глупость. А кстати, почему он спит? Почему не скулит, есть не просит? Не голоден? Это возможно?

Ксюша снова тихо спросила:

— А все-таки, какой он породы?

— Дворняжка, наверное, — соврал Олег. Не стоит ее пугать — она и так уже напугана. Будем надеяться, что мамаша не отыщет своего детеныша, что гроза начисто замыла его следы. Будем надеяться, что его родственнички в это время года еще боятся людей. И на нож — тяжелый и крепкий — тоже можно надеяться. Надеяться и не спать…

Ксюша легонько взъерошила Олеговы волосы:

— О чем задумался? Опять о мусоре в храме?

— Да так… И об этом тоже… Кто-то опоганил языческое святилище. И не просто опоганил — обокрал предыдущую веру; использовал место, которому люди привыкли поклоняться испокон веков; использовал, чтобы построить эту часовню, чтобы заставить людей чтить новые святыни и забыть старые… А теперь кто-то опоганил и ее, эту новую святыню. Знаешь, Ксень, есть такое слово — возмездие…

Олег замолчал. Ксюша смотрела на него так, будто впервые увидела:

— Я не понимаю… Так, по-твоему, христианство — это плохо? По-твоему, это мерзкое язычество с его невежеством, дикостью, человеческими жертвоприношениями — лучше? А сам, между прочим, крестик носишь!

Олег скривился:

— Крестик… Ну, ношу я крестик. Это о бабушке память, только и всего. Нехристь я, некрещеный то есть.

Он запнулся ненадолго, продолжил раздумчиво:

— Лучше, хуже… Не можем мы судить о том, что лучше, что хуже. Не можем, потому что ничтожно мало знаем о язычестве, а это — вина христианства. Так ревностно искореняли скверну идолопоклонства, что изувечили культуру дохристианской Руси, причем изувечили безвозвратно. А в оправдание себе измыслили ложь, будто и не было ее, культуры этой, будто до принятия православия прозябала Русь в дикости и мерзости неописуемой…

— А разве не так? — совсем растерялась Ксюша.

Олег почти вскрикнул:

— Не так! Было бы так — была бы наша христианская культура копией византийской. А возьми, к примеру, архитектуру, иконопись. Чувствуется, конечно, византийское влияние, порой — сильное влияние, но и не более того. Нет, Ксеня, христианство приживили к Руси, яко ветвь ко древу, а все прочие ветви отсекли, чтобы жила только эта, новая…

Он снова надолго замолчал. Ксюша, так и не дождавшись продолжения, заговорила сама: