Книга магов (антология)

А это, вздыбившееся (и ни названия ему, ни имени не подобрать!), постояло, дергая тяжелой остроухой головой; неуклюже шагнуло, опираясь на бесформенные, негнущиеся передние лапы… И вдруг круто осело назад, выпростало их из-под себя, и развернулись они огромными черными крыльями, взмахнули, погнали по часовне волны неожиданно горячего и плотного ветра. С сиплым шипением чудище обернуло к Олегу щерящуюся хищную пасть, полыхнуло в лицо мрачным багровым пламенем глаз, и вновь невыносимая жуть ледяными тисками сдавила Олегово горло: он понял.

Так вот ты какой, бог Переплут, славянское подобие крылатого пса Семаргла! И ведь уже случалось видеть на старинных орнаментах, даже среди барельефов на стенах древних православных храмов двулапое, двукрылое собакоголовое существо. Но, не зная наверное, ты ли это, не зная сути твоей, разве можно было угадать, что пращуры видели в тебе не пса; что треугольнички, часто изображаемые рядом, — это не символы нарождающихся ростков? Ведь острыми бывают не только ростки…

Нельзя, нельзя познать историю, хитроумно складывая жалкие осколки безвозвратно разбитого в убогую мозаику, где зияющие пустоты заделаны известным, но неуместно чужим. Чем так — лучше никак.

Страшно, как страшно! Все ближе железнозубый оскал древнего чудища, смрадные выдохи уже обжигают лицо… А где-то снаружи, в мире невесть почему восстающих от тысячелетнего небытия мрачных и темных сил — Ксюша. Беспомощная, беззащитная, одна. Господи!

Что это? Показалось или замерла, отшатнулась надвигающаяся тварь?

Имени Господа испугалась? «Вот так и становятся верующими», — снова до нелепости неуместная мысль… А пальцы уже рвут рубаху, обшаривают грудь в поисках бабушкиного крестика. Маленький кусочек почернелого серебра, помоги, помоги, спаси!

Не спасет. Затряслось при виде его исчадие прошлой веры, но не от страха — от хриплого клокочущего рыка-хохота. Крест без искренней веры не защита — кощунство. Хотел оборониться — сделал хуже, чем было, вконец озлил древнего. Нехристь, превративший освященный крест в бездельное украшение… Кощунство. К вере отцов равнодушный и к прародительской вере почтителен быть не может. Нельзя обороняться непонятным, нельзя!

А чем можно? Ножом? Может быть, подступившее уже почти вплотную чудище не бог — неведомый зверь из плоти и крови? Мало ли что может водиться в этих дремучих болотах. Может, пращуры творили своего Переплута с натуры?

Зверь…

А лик на стене? А грозившая с вечера кулачком крыса? Нет, не зверь это, не бывает зверей с железом в алчущей пасти.

Значит, бессилен против него нож. А хоть бы и не так — все равно ведь нету его, ножа; он остался на полу возле их с Ксюшей ложа, не достать его… Так что, смерть?

А Ксюша?! Нет, нельзя, не хочу! Думай, ты, кретин, делай же что-нибудь, сейчас будет поздно!!! Ведь это же злой! Вчера (помнишь?) старушка, заклятия против злых… Ну, ты же помнишь, давай!

Почти расплющиваясь о стену в безнадежных попытках отшатнуться от жаркого оскала, от парализующих волю кровавых глаз, Олег забормотал услышанное вчера. Губы его немели, отказывались повиноваться, голос постыдно и жалко срывался на всхлипы, но он шептал, плакал, бредил:

«Ты, неведомый, смутный,
Не подходи, стой.
Яви свою суть,
Стань сам собой,
Ты, злой!
Сам на себя свое зло
Обороти.
Змием, свой хвост угрызающим,
Будь, будь.
Дымом развейся, не заступай
Путь, путь.
Уйди от меня, уйди,
Сгинь, сгинь, пропади!
Честному — честь,
Честному — плоть,
Честному — жить.
Злобному — зло, зло!
Пропади!»

А чудище не хочет сгинуть-пропасть. Наоборот, оно словно бы еще выросло под Олегову скороговорку, еще отчетливее забугрилось могучими мышцами… Да что же это, почему?!

А почему ты решил, что должно быть иначе? Почему ты решил, что можешь знать, кто был злым, кто — честным для выдумавшего произнесенное тобой? На что ты посмел рассчитывать, снова бессмысленно воспользовавшись плодами не своей мудрости? Дурак, дурак!

Конец.

Вот это уже точно конец.

Смерть.

Скорей бы, скорей, чтоб закончилась эта пытка ожиданием неминуемого…

Ксеня, Ксенечка, бедная моя… Да скорей же!

Почему оно не двигается? Стоит, огромное и непобедимое; стоит совсем рядом, вот здесь; раскинуло крылья… И не двигается. Стережет?

Загнало в угол и не выпускает, ждет. Чего, чего еще дожидается эта гадина, паскуда, сволочь проклятая?!

Олег не заметил, как бессвязный бред его мыслей прорезался остервенелым криком, как животный ужас сменился звериным бешенством, и бешенство это неосознанно, помимо воли швырнуло его вперед — бить, убивать, рвать в клочья зубами и пальцами.

Что именно произошло потом, он понял, только когда выскочил из часовни, когда замер на миг, озираясь растерянно и безумно.