Книга магов (антология)

Возмущался он довольно вяло, семенил за хитрой бестией, точно шавка на поводке, и говорил все больше оттого, что не мог, не приспособлен был сопутствовать даме бессловесным букой. И говорил он про исключительные особенности своего амплуа, про фикции рыночных котировок, про всеобщий депрессняк и разброд, про то, что из мрачных обольстителей ему прямая дорога в дамские угодники либо в редкие брильянты, в гордые ревнивцы на худой конец, но — химия по жизни… что у них общего? Не успеешь в обществе предстать, а всем уже известно: химик по жизни, точка, вынос тела… И к чему тут какие-то таблицы, если химией по жизни занимаются без всяких пособий и справочников? Хитрая бестия внимала благодушно: умница, все-то ты знаешь, погоди чуток, мы в тебе такие таланты высвободим — обменка городская обзавидуется. Мрачный обольститель да к тому же — химик но жизни… сказочная многослойность натуры!

…Иной востребователь заплутает среди кварта нов, наведается мимоходом в обезлюдевшее к ночи заведение и вдруг обнаружит в гулком классе одинокого горемыку: потрескавшийся пацаненок за исполосованной перочинными ножичками партой думает о чем-то своем, притаенном столь глубоко, что и экскаватором не докопаешься.

Постоит востребователь над ним (здорово живешь, академик сопливый!) да тихо так, на цыпочках, уберется из помещения на свежий воздух, весьма довольный собою.

Материал в Забытых кварталах и впрямь ни на что не пригоден, бросовый материал, уже никакая пересортица, похоже, положения не исправит, но вот что славно, что подогревает настроение: то, что сам востребователь никогда и ничему не учился. Не потому ли и благоденствует теперь в востребователях, по любым кварталам гоголем в охотку разгуливает, присматривает, перебирает, что понравится, сам себе командир, — а не торчит в дурацких классах пустышкой несуразной?

Они, фанерные, стараются до расслоения — и без толку, куковать не перекуковать им в пропащих, в то время как он… — и уходит довольный востребователь в ночную темь забытого квартала, беззаботно насвистывая. И вскоре растворяется, исчезает в ночи, будто и не появлялся вовсе…

Посиделки

Подойдя к своему домику-развалюхе, человек без царька в голове вдруг обнаружил, что домик этот называть своим, пожалуй, уже не стоит. Взамен занавесок приятной золотистой расцветки висели на окнах отвратительные зеленые, а на крыльце валялись чьи-то стоптанные башмаки, и цветочная клумба была перекопана и, приходится думать, засеяна сызнова.

Человек без царька в голове присел на кособокую скамейку, которую прошлым летом сколотил собственноручно из бросовой доски, и загляделся на улицу. Идти ему было решительно некуда — негде стало ему голову приклонить да от дождя укрыться, если бы дождевая облачность, напрочь зависшая над северными кварталами, внезапно переместилась бы южнее. Хлопнула входная дверь, на крыльце показался горе-мужчина.

Выглядел он совершенно по-домашнему: из одежды на нем виднелись лишь майка и трусы. Был он тощ и волосат и аж светился удовольствием по случаю заселения временно пустующей жилплощади. Он сунул ноги в башмаки, прошлепал по дорожке мимо бывшего домовладельца, постоял возле калитки, двинулся обратно в дом, но, поравнявшись с человеком без царька в голове, остановился, изобразив на лице бурное, многослойное удивление.

— Какими судьбами, Михальчик?

— Вот, — сказал человек без царька в голове, по прозвищу Михальчик, — домой, блин, пришел.

Горе-мужчина заинтересованно повертел головой.

— Домой — это куда же — домой? — Самосел участливо покивал, подсел к Михальчику. — Да-a, положеньице у тебя Была у человека крыша над головой — и нет у человека крыши над головой. Сколько ж ты отсутствовал?

— Часа три, наверное, — сказал Михальчик.

— Видишь, как оно повернулось? Всего три часа — а шустрым людишкам и этого хватило. И ничего ты им теперь не сделаешь. А ты на улице остался. А все потому, что без царька в голове. Собаку надо было завести, волкодава. Или жену, чтоб дома сидела, пока ты по городу шляешься. Моя дура и на порог никого не пустит в мое отсутствие. Такие дела. Ты когда последний раз постель менял? Моя бесподобная как зашла — за голову схватилась: постели, говорит, несвежие, как же нам, говорит, спать на таких постелях? Я ей говорю: человеку, предположим, некогда было с тряпками возиться, возьми сама поменяй, — а она мне: дай мне новые наволочки, новый пододеяльник дай, простыню… Совсем бабенка на курорт отъехала! Откуда ж у меня, горе-мужика, такие принадлежности? А бельишко на кроватке и правда того-с, запашок от него, прямо скажем, не ахти-подвинься. И серость на нем какая-то. Теперь либо стирку затевать», либо картошку чистить. Так на кухоньке и ножа приличного не нашлось. И картошку ты всю заточил, добрым людям подкормиться нечем. Что ты за человек такой? От тебя ж — сплошной убыток! Половицы под ногами проседают, стены потрескивают, форточка в раме намертво застопорилась… Где ты, интересно, целых три часа филонил?

— В обменке, где ж еще…

Горе-мужчина ляснул себя по коленкам.

— А без царька в голове уже никак не греет?