В следующий четверг, в период времени с 17:00 до 18:00 — ни раньше, ни позже! — в забытые кварталы прибудет на смотрины востребователь; всякому заинтересованному лицу надлежит без суматохи, сквернословия, толчеи и подножек зарегистрироваться у выборного старосты на центральной площади и, по мере надобности, демонстрировать себя по сути, без выпендрежа, манипуляций и ложных прикидов; нарушители будут решительно изгоняться к чертовой бабушке, а впоследствии приданы всеобщему остракизму. Слушок о грядущем посещении был верткий, пронырливый, доставучий — мотался по дворам без устали, умел делать стойку на задних лапах, при случае повизгивал преданно и все норовил башмак лизнуть. Его полюбили, всячески баловали его и подкармливали вкусненьким, судачили о нем и ждали от него немалого приплода… В четверг, ровно в 18:00, когда, по обыкновению, ничего порядочного не случилось и непьющие тихони в который раз потерянно разбредались по домам, а задиры, изрядно подогретые квасом, демонстрировали на площади нечто вроде праздничного гульбища до упаду, — слушок четверговый незаметно подох на задворках, только его и видели. Вместо него ползала теперь, прихватывая за ноги, нечесаная похотливая тварь: слух о распространении слухов.
— Ну и?.. Воняет-то что? — Горе-мужчина расчувствовался не хуже Михальчика, неопределенная женщина беззвучно орошала слезами свою тунику приятной золотистой расцветки.
Селиван шмыгнул носом, крякнул, погрел ладонями чашку с квасом.
— Никто же не признается, да и подзабылось уже… Четвергового наверняка схоронили где-то поблизости. Может, прямо в помещении, в подпол его, чтоб далеко не ходить. Да прикопали скупо, наспех… Отсюда и духман. Предположительно. — Откуда только такие берутся шумно отхлебнул из чашки, причмокнул, все более впечатляясь собственной небылицей. — Надо строение по кирпичику, по щепке перебирать. Когда надумаете — зовите непременно Казимира, он задень управится. Либо прямиком к востребователю, с претензией: что ж ты, подлое твое призвание, так долго собирался? До полного разложения нас довел… Давай, оправдывайся перед нами, мы послушаем!
Уж как он стал бы оправдываться, изворачиваться, вилять, и никакие доводы его не имели бы сочувственного отклика, когда бы очутился он в эту минуту здесь же, на гостевой половинке развалюхи. В спальню его отвести — и до утра держать взаперти! Пущай подышит всласть, пущай мозги прочистит!.. Ух, я бы его укатал!..
Востребователь даже не догадывался, насколько повезло ему: домишко для посиделок остался где-то на отшибе, о чем не ведаешь — того как будто и не существует. Сам же востребователь в эту минуту стоял на ближнем пустыре и задумчиво вертел в руках оплавленные солнцезащитные очки.
Андрей Печенежский
Мальчишка в доме
7. Просите, и дано будет вам; ищите и найдете; стучите, и отворят вам.
25. И пошел дождь, и разлились реки, и подули ветры, и устремились на дом тот; и он не упал, потому что основан был на камне.
Теперь я должен уйти, и за дверью меня ждет уныние.
Отец ничего не говорил об этом, и никто, никто не говорил, и я не знаю, отчего это стало для меня так важно — покинуть Дом, но сколько бы я ни думал об этом, сколько бы ни отстранял решительную минуту, а все равно мне нужно будет уйти.
Быть может, я уйду сегодня вечером или сейчас; или пробуду в Доме еще ночь, уверенный в том, что и этот срок ничего не изменит, и потом открою дверь и уйду без оглядки; и Дом исчезнет, растворится в потоках Серого ливня.
И что будет после ухода, я тоже не знаю; и вероятно, что мне уже никогда не выпадет приблудиться к дому снова, даже если я очень этого захочу.
Но я должен уйти, и я уйду, пусть это глупо и страшно.
Вот только вспомню еще раз, еще разочек — и еще раз погуляю по его комнатам, послушаю скрип его половиц; лишь один-единственный раз…
Тот замечательный день; в тот день мы поднялись на холм, и там я увидел деревья.
Похоже, это был настоящий лес.
Сперва неясные, угрожающе разлапистые силуэты вдруг начали проступать из поредевшей дождливой мороси; мы приблизились, и это действительно были деревья.
— Добро, — сказал отец. — Здесь мы отдохнем.
— Только ты не оставляй меня, — попросил я.
— Ладно, сынок…
В это время небо опять прорвало: Серый ливень столбами зашатался по лесу, в отдалении ударил гром.
Мы присели к стволу безлистого дерева; водяные столбы, наступая, гнули и трясли деревья, и ветви, каким бы густым ни казалось их сплетенье, были плохой защитой от Серого ливня.
Когда мы подсели к дереву, там уже был один человек; он скрючился, колени поджал к самому лицу, покрытому капюшоном, и был совершенно неподвижен; он не мешал нам, и мы не мешали ему.
— Славный лесочек, — сказал отец, чуть приподняв край капюшона.
— Почему мы не можем здесь остаться? — спросил я.