Книга мертвых-3. Кладбища

У Делоне славный предок. Это комендант Бастилии de Looney (так, кажется). Это его отрубленную голову таскала толпа на пике целый день 14 июля 1789 года. Естественно, что близкие de Looney бежали в самую удаленную от границ Франции европейскую монархию того времени — в Российскую Империю. Прадед, дед и отец Вадима — все выдающиеся математики. Вадим — среднего размера поэт, участвовал в литературной группе СМОГ — самое молодое общество гениев. После письма в ЦК КПСС с требованием легализовать смогистов и СМОГ, в 1966 году еще, он был исключен из комсомола и из Московского педагогического института, где учился.

Делоне — диссидент со стажем, но с дефектами. В Париже, в городе его контрреволюционных предков, ему бы и карты в руки, давай, дерзай, пиши, становись академиком французской Академии, иди в политику, но Вадим слаб и пьет по–черному. Его любимое место распития не кафе, нет–нет, но за фонтаном Медичи, с другой стороны, если пробраться сквозь кусты, можно было его увидеть. До 1983 года, потому что в 1983‑м он умрет от сердечной недостаточности.

В СМОГе было немало трагических русских мальчиков, плохо кончивших, в том смысле, что рано погибших, вследствие неприязненных отношений с алкоголем. В 37 лет был найден в пустой летней квартире родителями, вернувшимися с дачи, разложившийся труп вождя смогистов Леньки Губанова. До сих пор жив, к тому моменту, когда я пишу эти строки, до сих пор жив в Лондоне Владимир Буковский, тоже смогист когда–то, затем превратившийся в знаменитого диссидента.

В 2010 году он согласился заменить Людмилу Алексееву в качестве заявителя акций «Стратегии‑31» и оставался заявителем до мая 2014 года, когда я решил изменить формы митингов на Триумфальной. Заявитель Константин Косякин скончался в августе 2013 года.

Русские мальчики из СМОГа… У меня даже возникло теплое чувство вдруг к ним. «Я сегодня стреляюсь с Родиной!» — писал Ленька Губанов. Он часто обращался в стихах к Вадику Делоне, называя его «поручик». Романтика декабристов присутствовала у русских мальчиков из СМОГа.

— Какой красивый мальчик! — сказала Елена, всмотревшись в Делоне, качающегося у зеленой стенки. — Жаль, что пьян.

Мы давно уже не были мужем и женой в ту пору. В Риме у Елены остался муж — итальянский граф. В Париже она завела свежий роман со мной, потому мне не понравилось ее замечание и я на всякий случай отвел ее подальше от пьяного красавца.

Еще один штрих к стоявшему у стены Вадику. В его книге есть неприятный персонаж «конопатый». Прочитав «Портреты в колючей раме», я без труда узнал в «конопатом» своего друга детства Костю Бондаренко, он у меня фигурирует в «Подростке Савенко». Во как судьба смешивает коктейли из людей. Делоне отбывал свой срок в лагере в Тюменской области.

Виталий Казимирович впоследствии еще больше исхудал, обнаглел, стал похож на злого бомжеватого Дон — Кихота. Кстати, брат–близнец Дон — Кихота это ведь Кощей. У обоих фамилии начинаются на «К».

В старости у человека обычно есть два варианта. Стать смешным либо зловещим. Стацинский пытался стать зловещим, но для этого следует непременным условием быть одиноким, а Виталий Казимирович нуждался в публике, в коллективе. Он должен был просыпаться с одной полячкой и кричать другой полячке, чтоб сделала чай.

Впоследствии Стацинский скооперировался в Париже с художником–поэтом Хвостом — Хвостенко. Вместе они, получив в управление большой технический сарай во дворе, образуемом несколькими многоэтажными HLM (не помню, как расшифровывается аббревиатура, но это дешевое муниципальное жилье), превратили сарай в сквот.

Помещение им досталось обширное. И туда набежали русские художники. Они его грубовато и бедно перестроили, окрасили. В первую очередь сделали себе коммунальную полустоловую, полупивную–рюмочную, а затем перешли к устройству мастерских. Главные достались Хвосту и Стацинскому.

Как–то я побывал у них. Запах там стоял неприятный не потому, что так пахли обитатели сквота, а потому, что часть сарая долгое время занимали баки для мусора, и хотя их давно убрали, вонь не хотела умирать.

В отдаленных углах сквота пилили и стучали. На самом деле все суета сует и всяческая суета, но на время они устроились неплохо, на 300 % лучше, чем если бы каждый из них устроился в Париже в отдельности. Единственно, что удручало, это их посредственность. Я убежден, что высокие произведения можно создавать только в одиночестве, а коллектив должен вместе собираться только потому, что вместе сподручнее и батьку бить.

Я вообще–то справедливый тип. Но так как сам я достиг высоких высот в моей профессии, то мало уважаю тех, кто не достиг таких высот в своей. Поэтому для меня какой–то Довлатов банален, Хвост — всего лишь баловавшийся гитарой и кисточкой хиппарь, а Виталий Казимирович — наглый провинциал с окраины Европы, ленивый, в сущности, старик, смахивающий на Кащея. И ничего они не создали, дряблые таланты. Они в тот день накормили меня гороховым супом и поднесли водки, вот это они умели: а не надо было такому высокомерному и заносчивому мне и суп подавать, и водку подносить.