С каждым глотком непрогревающегося в этом одиночестве пива я становлюсь все чахоточней и горячечней, погружаюсь все глубже и глубже, мимо советской эпохи, мимо звона Серебряного века, мимо конца XIX-го (Толстой и Достоевский) и мимо его начала (Гоголь), сквозь мрачные игры второй половины XVIII-го и каторжные потуги его начала, в стылую зябь XVII-го, к трескучему в витиеватых дымах костру протопопа Аввакума в Пустозерске и дальше, дальше, к дремучим пермским истокам, к русской новорожденной душе.
И я решил вернуться в грохот людей и живой музыки. И тотчас мой покинутый зал оказался запертым и заваленным, сокрытым от всех. И теперь мы сидим, задавленные тяжелым свингом, где саксофон мотает кишки ощущений и все наши сроки — на себя, где клавишные педалируют по нашим неудачам и ухабам наших судеб.
Ко мне подсела, грея руки о чашку дымящегося кофе, совсем как в телерекламе, томная и тонкая. Заиграла сладкая басанова, две-три пары закачались ей в такт, и плавные взмахи длинных петербургских рук застывали в неопределенно затянувшихся поцелуях. «Хорошо, что я оставил презерватив на рояле, да и хорошо, что рояля у меня никогда не было», — подумал я, рассматривая свою соседку. Я так долго и бесшабашно думал, что выгляжу взрослым, что теперь думаю, что выгляжу молодым, а это совсем не так, и всем им тут собравшимся в зале вместе взятым лет меньше, чем мне одному, и это подкупает. Мы перешли на английский, такой же наивный, как моя престарелая молодость.
А потом все кончилось — Аннушка разлила масло, и, согласно паровозному расписанию, меня потянуло на Московский вокзал.
Я вышел, задыхаясь кашлем, в ночной Питер.
Шлиссельбург
Несмотря на мрачное прошлое и серое настоящее, Шлюшин (так питерские называли этот маленький городок при истоке Невы из Ладоги) всегда отличался веселостью нравов и дружелюбием. Как и все города и городки, Шлюшин давно утерял старожилов горожан — теперь все это народ приблудный, «сволочь», сволоченная по найму или нужде со всей страны. Но гений места сего таков, что веселье прорывается здесь сквозь все культуры и указания сверху.
От старого Гостиного Двора — пародийного осколка Питерского, — осталось в самом центре города несколько желто-серых обшарпанных хибар. В подвале одной из них пивная, естественно, не единственная в городе, но очень удобная.
Бармен, пятидесятилетний щеголь с косынкой на шее, дружелюбно нальет вам пивка: кому в простую кружку, людям почетным и уважаемым (а меня в этом городе уважали и, надеюсь, уважают) в особые. На прилавочке — черняшка с жирной селедкой. На стене валюта всех времен и народов и огромный бронзовый лещ. Скромно, уютно, весело. Особенно в непогоду (а другой погоды там не бывает). Завсегдатаи там мнут одну кружку часами, а деловой, вроде меня, заскочит, клюкнет кружку и дальше, вот опять пробегает: шасть и еще одну. Так раза три-четыре. Вечером к пивку можно и прицеп: грамм сто-сто пятьдесят, не больше — впереди предстоит пьянка в приличном доме, а потом в гостиницу придут друзья, после которых так хорошо на ночь согреться укромно упрятанной пол-литровочкой.
«Гамбринус» в Одессе
Прямо на Дерибасовской стоит воспетая Куприным пивная «Гамбринус». Ее отреставрировали в середине семидесятых и сделали чопорным заведением с официантами в украинских косоворотках, навешали всяких рушников, словом, испохабили, как только это умеют делать в Одессе, и за эту церемонную безвкусицу стали драть с посетителей при весьма посредственном пиве столичные цены и задирать носы: мы, мол, самим Куприным описаны.
Заведение быстро захирело и обшарпалось. Теперь Одесса — заграница и что там с ней и с Гамбринусом — Бог весть.
Львовская пивная
Во Львове пиво делается отменное и в изобилии. Пивных и пивных точек в городе пропасть. Но самая лучшая — у проходной завода.
Узкая лестница ведет в глубоченный подвал с красными кирпичными сводами. Пивная разбита на множество достаточно изолированных друг от друга залов. Холодное и свежайшее пиво подается двухлитровыми кувшинами. Обслуживание и кухня почти ресторанные. Здесь я впервые видел пивную свадьбу. Самую настоящую. И это — лучшее свидетельство популярности пива и этой пивной в городе. И хотя не было ни шампанского, ни водки, народ непрерывно и азартно горланил и скандировал: «Горь-ко! Горь-ко!», призывая молодых к бесконечным поцелуям.
Гаванские пивные
(сервесерийи)
Тропическая утренняя жара. Вчера кончили пить и затихли часа в четыре ночи, утомленные кубинскими танцами, от которых суставы вываливаются из бедер.
Все еще влежку, а я поднялся в поисках пивной. Она оказывается в ста метрах от нашего дома.
— Пару пива.
— No hay servesa.
— Да за тобой целая лохань пива. Или это вода?
— No hay servesa!
— Друг, я же вижу, что это пиво.