Книга о красивой жизни. Небольшая советская энциклопедия

Обычно они приходили вдвоем: Молли и ее дружок Грэхем. Они вместе работали в автомоле в крупном центре по продаже и ремонту корейских машин (одна продажа означает как минимум три года интенсивной занятости всем ремонтникам, пока покупатель не сообразит, что дешевле расстаться с корейской машиной, чем привозить-отвозить ее ради изнурительно мелких ремонтов и неполадок). Молли и Грэхем и на работе не расставались, и после работы, и после того, как просидят весь вечер в пивной. Они говорили друг другу «гуд бай» только поздним вечером, перед тем как рухнуть в предциррозную бессонницу.

Оба они были лотоманами и отдавали расчетам, прикидкам и ставкам все время, всю жизнь и все свои доходы.

Для Молли концом света был Мерсед, куда ее, еще маленькой девочкой, возили родители, царствие им небесное. Это сорокамильное в один конец путешествие — единственный опыт Молли по освоению пустыни мира. Грэхем пару разу бывал в Сан-Франциско, что позволяло думать Молли о рисковом, ветренном характере своего дружка и на этом основании отказать ему лет двадцать тому назад.

Третьим на сей раз был Ларри, тот самый Ларри, которого в прошлом году выгнали из полиции за езду в пьяном виде. Ларри пересел на велосипед и теперь быстро и радостно опускался на самое дно социальной жизни, предвкушая жизнь бомжа, беззаботную и необязательную во всех отношениях. Сейчас он просаживал на пиве и лотереях остатки своих сбережений.

Все трое шушукались над билетами калифорнийской лотереи: в предстоящем тираже зависло 113 миллионов долларов для выигрыша по всем номерам. Такого куша давно уже не было, и все трое чувствовали, что счастье должно пасть именно на них, если они сейчас правильно зачеркнут нужные номера. Шло обсуждение самых высокочастотных и низкочастотных номеров, поскольку в крупных комбинациях участвуют только они. Молли настаивала на «17», поскольку именно в этом возрасте в первый и последний раз подзалетела с придурком из Аризоны, водителем-дальнобойщиком. Грэхему больше импонировали «22» своей симетричностью и тем, что это число не выпадало уже девятнадцать тиражей. Ларри было все равно, но сегодня ему хотелось казаться галантным с дамами.

По воздуху потекла небольшая плоская лужица чернил, прямо над ирландской парочкой, торопливая рука собрала ее в тряпку, и лужа исчезла, никем не замеченная.

По росной от утреннего зябкого тумана дороге после заутрени тянулась нестройная вереница монахов: кто в келью, кто готовить инструмент к покосу, кто на кухню, к привычным заботам монастырской жизни, из которой лишь пять часов отводилось на сон, а все остальное время — в трудах и бдениях.

Эта вереница из мутных окон скриптория казалась лишь судорогой пространства, серым маревом. Утренние сумерки привыкли искажать масштабы и очертания предметов до фантастической неузнаваемости. В этих искажениях всегда чудилось присутствие какого-то постороннего этому мира.

В скриптории был только Энгельгардт. Он переписывал комментарии сорбоннского ректора доктора Оккама к Второму посланию апостола Павла к Тимофею. Энгельгардт переписывал уже восьмой раз этот знаменитый комментарий: всего канцелярия люнебургского кардинала заказала их монастырю десять экземпляров для рассылки этого выдающегося произведения теологической мысли по аббатствам и монастырям.

Предыдущий комментарий великого мужа — к Первому посланию к Коринфянам уже давно разошелся по духовным очагам и стал необходимейшей пищей для страждущих душ и умов.

Энгельгардт располагался поперек пивной и немного выше остальных участников сцены: потолок пивной находился справа от него, а стойка и оба столика слева. И все это — слегка наискосок, поскольку в жизни прямые углы и пересечения под ними вообще невозможны и очень утомительны.

Перед написанием имени Божия Энгельгардт, как и положено, окунал кончики пальцев в небольшое, заполненное святой водой углубление в столе, чтобы имя это писалось только чистыми руками. Он также осенял себя крестным знамением после этой процедуры, макал перо в чернильницу, стоящую рядом, и ровным, безупречным почерком выводил каждую литеру на смуглом пергаменте.

Иногда он забывался: сегодня ему грезились величественные горизонты подступающего тысячелетия, второго тысячелетия от Рождества Христова. Энгельгардт плохо представлял себе собственный предстоящий жизненный путь, да и не очень заботился о нем, понимая, что не его это дело, но вполне отчетливо прозревал контуры предстоящих явлений и событий, грозных и воинственных. Поглощенный этими видениями, он почти напрочь упустил из виду окружающую его действительность.

В этой рассеянности он нечаянно качнул чернильницу, и из нее пролилась небольшая лужица чернил. Энгельгардт быстро собрал лужицу специально подготовленной на такой случай ветошью и продолжил свою работу.

Он собрал все пролитые чернила, за исключением малюсенькой капельки, отскочившей от общего пятна не более чем на дюйм.