Книга о музыке

Из классиков, пожалуй, у меня до сих пор с Дворжаком не сложились отношения, хоть его и исполняют тут в Париже непрерывно. А что касается любимых произведений — ну конечно, для начала я назову Шостаковича: Первая симфония, Четвертая, Восьмая, Десятая, концерты фортепианные и скрипичные, квартеты. Потом Малера — кстати, когда самого Шостаковича спросили, какую музыку он бы взял с собой на необитаемый остров, он ответил: все симфонии Малера. У меня то же самое, а финал Четвертой Малера — просто из самых любимых моментов в музыке.

Затем тот самый Тройной концерт Бетховена — в конкретном исполнении: Рихтер, Ростропович, Ойстрах, Караян. Второй концерт Рахманинова, Первый Чайковского, «Болеро» Равеля — и вот еще «Carmina Burana» Карла Орфа очень сильное впечатление произвела.

Генрих Падва адвокат

О воспитании вкуса, физическом воздействии музыки Малера, а также о пользе слушания с закрытыми глазами

Блок как-то гениально сказал — я люблю музыку без взаимности. Это ко мне очень подходит. Я тоже ее очень люблю, но талантами она меня не наделила. Мама в свое время мечтала научить меня играть хотя бы на фортепиано, поэтому меня отдали педагогу в смутной надежде, что я поступлю в музыкальную школу. Очень милая женщина из консерватории меня обучала, она, по-моему, быстро обнаружила, что у меня особого слуха нет, но мы продолжали заниматься. И я, как ни странно, даже постепенно проявил какие-то способности. Вот тогда, собственно, я впервые открыл для себя классическую музыку — все началось с Моцарта, в которого я влюбился на всю жизнь. И оперы, и «Реквием», и фортепианные концерты — все это я по сей день могу слушать до бесконечности. Потом меня попытались отдать в консерваторскую школу, куда я, конечно, не был принят. Помню, меня пытались утешить историей о том, что в свое время Горький и Шаляпин тоже поступали в музыкальную школу — Шаляпина не приняли, а Горький прошел.

Впрочем, я определенно не был Шаляпиным.

А потом мне очень повезло, потому что в одном классе со мной учились двое мальчишек, которые имели самое непосредственное отношение к музыке. Один из них — Алеша Николаев, который впоследствии стал видным музыкантом и композитором, профессором консерватории, народным артистом, — а папа его, Николаев, совсем уж легендарная личность, он создал учебник, по которому учатся многие поколения музыкантов, и школа Николаева — одна из самых знаменитых.

А второй мой друг — это Лева Гинзбург, сын блистательного пианиста Григория Гинзбурга, одного из самых знаменитых музыкантов того времени. Власть его, надо сказать, не слишком обхаживала, за границу долго не выпускали, но он был из лучших.

Мы втроем непрерывно пропадали на концертах, в консерватории, и вот так до десятого класса я и приобщался к музыке — это все тридцатые — сороковые годы. И много кого видел, конечно. Был, например, такой легендарный человек Гольденвейзер Александр Борисович — он в свою очередь был педагогом уже самого Григория Гинзбурга. И благодаря ему я научился слушать музыку с закрытыми глазами. Я как-то заметил, как Гольденвейзер сидел в зале на концерте, и говорю: Левка, смотри, да он спит! Да нет, — пояснили мне, — он не спит, он так слушает.

И я тоже попробовал. Это поразительно — совсем другое ощущение. С тех самых пор самой интересной и любимой музыкой я проникаюсь именно таким способом.

Второе открытие тоже никогда не забуду: как-то я пришел к Левке, и он мне дал послушать музыку в огромных наушниках — они тогда только-только появились. И так я впервые услышал Малера — в этих наушниках у меня было ощущение абсолютного физического проникновения, как будто музыка вливается прямо в мозг. Я был потрясен Малером на всю жизнь и обожаю его по сей день, это один из моих богов. Много лет спустя в одном классе с моей дочерью учился Сережа Лысенко, и они дружили. А он потом стал директором «Новой оперы». Меня-то он знал с детства, так вот это именно я впервые ему рассказал о Малере.