Книга о музыке

Вообще, опосредованно, через этих своих двух друзей, я очень много кого встречал в музыкальном мире. Ну допустим, я прихожу к Левке, он возится во дворе с машиной. Подходит какой-то человек постарше, ну, мы все здороваемся. А кто это? Свиридов! С тех пор раскланивались. А был еще такой — сейчас его, конечно, никто не помнит — Гуго Ионатанович Тиц. Великий певец и дядя Алеши Николаева по маме. И вот в школе однажды Алешка мне говорит: дядька позвал меня на оперу «Дон Жуан», пойдем? И в первый раз я услышал оперу тогда, влюбился совершенно, до сих пор моцартовские оперы слушаю именно в исполнении немецких оркестров. Шостакович жил в том же доме, где Лева Гинзбург до сих пор живет. С племянником Шостаковича мы во время войны были в эвакуации в Куйбышеве. Самого его я видел иногда в концертах — он своеобразное впечатление производил, немного безумного творца, как мы тогда считали, с такой очень нервной мимикой. Он тоже очень интересно слушал музыку — было ощущение, что она на него опять-таки оказывает физиологическое воздействие. Он гений, конечно. Хотя что греха таить — и я, да и вообще мое поколение, в то время не сразу поняли и его музыку, и того же самого Прокофьева. Вообще, главное в восприятии музыки — воспитывать в себе понимание, оно приходит не сразу. Так, например, фортепианную музыку я сразу почувствовал, а вот скрипку — не очень любил. Понимание пришло, только когда Григорий Романович Гинзбург (а он очень многому меня научил, я с ходу узнаю записи, на которых он играет) стал работать вместе с Леней Коганом, это был очень известный скрипач, может быть, самый известный после Ойстраха. И вот я походил на них, послушал записи — и только тогда что-то произошло. С классической музыкой обязательно нужно много думать и воспитывать себя. Ну или дождаться прозрения — вроде моей истории с Малером и наушниками.

Дмитрий Аксенов меценат

О продвижении русской музыкальной культуры на Западе, преимуществах цифровой эпохи, а также об «Оде к радости» в гипсе

Я родился в Новосибирске, мои родители — те, кого называют «голубые воротнички», — занимались строительством энергетических объектов в Казахстане и Узбекистане и в конце концов осели в Припяти, там, где Чернобыльская атомная электростанция, в городе, куда стекались лучше инженерные мозги, собирались кадры со всей необъятной Родины. Школа была известна высоким уровнем преподавания и подготовки, я учился в математическом классе, потом поступил на Физтех и окончил его, а о музыкальной культуре довольно долго систематического представления не имел. Позже я узнал, что родители однажды водили меня в музыкальную школу (сам я этого совсем не помню), но на фортепиано мест не было; предложили играть на трубе, но родители отказались: нет, это нам не подходит. Своих одноклассников, которые ходили параллельно с обычной школой в музыкальную, я воспринимал как голубую кровь, интеллигентов. Вот ведь люди какие! Нет бы где-нибудь на заборе посидеть — а они еще во вторую смену отдуваются, пропащие.

Впрочем, музыка в жизни все же присутствовала всегда: лето я проводил у бабушки в Николаевской области, поэтому украинская народная музыкальная культура — пение песен за столом, с друзьями, везде — была для меня нормой. Тогда считалось, что мне медведь на ухо наступил — и ладно, я ни на что не претендую. Много позже, уже в середине 1990-х, мы поехали с друзьями кататься на лыжах в Австрии, как-то ехали долго в автобусе, все веселились, и я почему-то стал петь, сам себе. И ребята говорят: «О, да у тебя голос!» Так и выяснилось, что со слухом все в порядке, — это было первое откровение.

Второе откровение случилось, когда однажды я порвал связку и сидел в гипсе без движения, мне было нечего делать. Дочка тогда занималась сольфеджио, а я взял несколько уроков фортепианной игры. И когда после первого же урока стал наигрывать «Оду к радости» Бетховена, то понял, что на самом деле нет ничего непреодолимого. Просто нужно решиться и сделать шаг, тогда ты сможешь получить любой опыт.