Книга о музыке

В общении с музыкой мне пригодилось физтеховское образование — я привык подходить ко всем вызовам прагматично, как к решению задачи. Да, мне, безусловно, всегда нравилось слушать, но покажите того, кому это не нравится? На классические концерты я попадал по случаю: если кто-то приглашал или я где-то оказывался проездом, где можно было пойти в оперу. Но за плечами у меня был университетский курс лекций по истории культуры Марины Ильиничны Свидерской — феноменального человека, она изменила мой взгляд на мир, на себя, на причинно-следственные связи: для физика становится все понятно, когда видна причинно-следственная связь между разными феноменами в их исторической целостности. Когда музыкальная культура стала для меня ближе и я оказался вовлечен в музыкальный процесс социально, я взял курс лекций по истории оперы: то, как музыкальная эволюция происходила параллельно с общекультурной, встроилось в мою картину мира.

Системный подход был важен, когда возникли проекты с Австрией: сначала это была ярмарка современного искусства viennacontemporary и сотрудничество с людьми, которые занимаются современным искусством, с культурным сообществом; в Европе в него входит и управленческая элита — ренессансные люди, инноваторы. И если ты становишься участником современного культурного процесса, даже когда это узкий сегмент визуального искусства, при системном подходе ты начинаешь смотреть на культуру в широком контексте, понимать ее инновационную роль в обществе, в экономике, видеть, как отдельные сегменты на самом деле взаимосвязаны. Поэтому, когда президент Зальцбургского фестиваля Хельга Рабль-Штадлер обратилась ко мне с предложением организовать Русский клуб друзей фестиваля, мне это стало интересно. Она сказала: «Русская музыкальная культура — это такой безграничный мир! И почему-то, хотя в одной Москве живет столько миллиардеров, русского клуба любителей Зальцбургского фестиваля, клуба друзей нет». В то время я уже был знаком с Маркусом Хинтерхойзером, замечательным музыкантом, которому предстояло стать художественным руководителем фестиваля, и понимал, что речь не о «махровой классике», которая пребывает в самодостаточном состоянии и не хочет никуда развиваться. И я сказал: «Если русская музыка вас действительно интересует, если вы готовы ее продвигать, значит, наши стратегии совпадают». Это самое главное — в мелочах всегда можно договориться, если вы преследуете одну и ту же стратегическую цель. Именно это представляет собой главную сложность для многих крупных культурных институций, погруженных в решение тактических задач: дефицит стратегии.

Но в значимости идеи продвижения русской музыкальной культуры Зальцбург не нужно было уговаривать: Хинтерхойзер учился у русских пианистов, и это он, например, открыл мне Курентзиса — на тот момент я никогда с ним не пересекался. Я поехал в Пермь на премьеру оперы «Носферату» композитора Дмитрия Курляндского и режиссера Димитриса Яламаса, дирижировал Курентзис. Удивительный спектакль, необычный для российского оперного театра, тем более провинциального. Я уже был «обременен» языком современной культуры, мой опыт взаимодействия с современным искусством дал мне возможность заниматься культурой как сферой инновационной творческой деятельности, и спектакль с его абстрактным действием, звучанием, игрой попал прямо в точку. Я подумал: вот ведь, как интересно — буквально in the middle of nowhere происходит такое мощное, современное культурное шоу. И при всей его кажущейся сложности, непривычности из зала никто почти не уходил — а ведь там была в основном местная аудитория, не столичная. Тогда Маркус уже хотел привезти Теодора в Зальцбург, и я стал частью этой истории.

С точки зрения эстетического взаимодействия я не провожу различий между старой и новой музыкой. Классика — это то, из чего выросла современная культура; более того, если знаешь ее историю, то понимаешь, что и сама классика в свое время была инновационна. Я заметил интересный феномен: если для человека культура — это составная часть его ДНК, то у него открытое сознание, он не закрывается от всего непонятного и не говорит: «Все это ерунда просто потому, что не укладывается в мои представления о мире». Вместо этого он думает: возможно, я этого не понимаю, но я хочу узнать, разобраться, хочу вступить в диалог. У меня есть хороший знакомый, очень успешный бизнесмен. Я спросил его: как ты относишься к современному искусству? Он ответил: «Это не мое». Но я видел, что у него незашоренное сознание, — поэтому я позвал его на выставку Верещагина в ЦДХ, Дмитрий Гутов рассказывал о художнике, и в какой-то момент он подвел к тому, что на самом деле Верещагин был инноватором. У моего товарища открылись глаза: «Действительно!» Так что сегодняшняя культура — она не висит в воздухе, она не оторвана от прошлого, это часть эволюционного процесса. Просто иногда ей требуется перевод — как говорится, «с лягушачьего на птичий»: это специфическая отрасль знаний, в которую так с ходу не заскочишь.