Книга о Петербурге

Вся эта глава — вот эта, про роман Достоевского, — была практически завершена уже, когда город потрясла немыслимая жуть. Вот еще одно отступление — вставка про то, как «СПб лихорадит», и я, правду скажу, не до конца пока еще убежден в ее оправданности. Просто тяжело видеть, как реальность из нашего «сейчас» грубо вломилась в тему, совпав с ней и «срифмовавшись», — ничего хорошего в этом нет, уж слишком событие омерзительно, слишком горячо все это для текущего дня, слишком касается живого — когда способен вот так человек с человеком. В конце концов, здесь я о Городе. А что Город? Город нервничает. С Городом что-то происходит сейчас (середина ноября 2019-го). И не у меня одного ощущение: Город — сам Город, одушевленность которого обычно воспринимается метафорически, реально съезжает с катушек.

Убийство уже объявлено «чисто петербургским»[19] («типично петербургским» назвать язык не повернется, здесь нет ничего «типичного»). Литературные ассоциации смахивают на декларации — они вопиют, они навязчиво заявляют о себе, с какой-то пугающей прямолинейностью.

Ему 63. Доцент, историк, один из виднейших специалистов по Наполеону. Одновременно его открытый почитатель. Автор «Армии Наполеона» и других книг. Кавалер ордена Почетного легиона. Светский лев, устраивающий у себя на дому костюмированные балы. Стоял у истоков движения военно-исторических реконструкторов, известен в неформальных сообществах под прозванием Сир. Эффектные фотографии с реконструкторских мероприятий — он на белом коне в форме французского генерала. Эполеты. На голове треуголка.

Ей 24. Аспирантка, соавтор своего, как это ни дико звучит, убийцы. Его ученица. Красавица, умница. Школу окончила с золотой медалью. Та, о ком говорят «одна из лучших». Жили вместе.

Ну и что нам теперь до мотивов — ссора, ревность, алкоголь, «не могу вспомнить», «не знаю», «не помню»?

Трагедия превратилась в жестокий фарс, в невозможно глупый, идиотический, зловещий, мерзкий анекдот. Он сам упал в Мойку. Пьяный — он выпил для храбрости. Не мог выбраться (на дворе ноябрь!). Его вытащили спасатели из МЧС, заодно достали из воды неутонувший рюкзак с «чем-то» (там руки). Дома при обыске была найдена голова.

Вот тебе и «блистательный Санкт-Петербург», «культурная столица»… Девушка приехала из Краснодарского края. Будущность, «перспективы», талант, конвертируемый в реальные достижения, — ну и как же, по факту, на это смотреть, как не под углом «если бы не…»? Если бы не золотая медаль, не исторический факультет, не «блистательный Санкт-Петербург»…

Какой-то запредельной пошлостью веет от преступления. Добивался ли он чего-нибудь или нет, одно у него получилось: расчленив у себя на квартире человеческое тело, он сумел расчеловечить в обывательских мозгах едва им предъявленный образ ее — как существа живого. Сейчас она интересует общественность как исключительно жертва, функционал, нечто вторичное по отношению к нему — герою-чудовищу, объекту судебно-психологической экспертизы. А снимки красавицы в белом бальном платье только усиливают это ущербное восприятие. Ее и обозначают через страдательные причастия, самое нейтральное из которых — «возлюбленная»; опять же — им! Всё через него. А любила ли она сама — что чувствовала, о чем мечтала, на что надеялась, чем жила — это не важно, не важно, — он ее обнулил.

Спящую — четырьмя выстрелами из обреза, стилизованного под пистолет начала XIX века.

Бред какой-то. «Следствие покажет» — слабое утешение, но, похоже, единственное: наших извилин на это не хватит.

Вот пишут, ударил — за несколько часов до. Звонила брату в Краснодар; перезвонила потом: не волнуйся, все хорошо. (Опять же — всё наши массмедиа.) Между двумя звонками — какая-то бездна, смысловая дыра.

У меня с десяток знакомых, знавших его, что называется, «хорошо». С хорошей стороны, разумеется. Сказал мне знакомый режиссер: «Он к нам приходил на спектакли, он был другом нашего театра».

И — Город. Мы ведь о нем. Петербург как будто с какой-то нервозной готовностью, с режущей глаза охотливостью предоставил для этого дикого преступления свои декорации, добавив к тому же, сверх всякой меры, своего, специфически петербургского абсурда. Тут, куда ни ткни, всюду словно издевка. Такое бывает? Убийца жил по соседству с организацией, полное официальное имя которой звучит не иначе как: Главное следственное управление Следственного комитета России по городу Санкт-Петербургу. Искупался он в Мойке прямо напротив этого управления, после чего уже побывал дома только на следственном эксперименте, — а здесь, в ста шагах от собственного жилья (после нескольких часов, проведенных в больнице), он подвергся допросу и дал признательные показания. Первый результат поисков останков был ошеломляюще неожиданным: Мойка отдала череп другого человека, неизвестно, как и когда упокоенного на ее дне — на том же месте, где этот убийца топил… то, что топил.

А это? Рядом, на Мойке, — Юсуповский дворец, где 103 года назад убили Распутина. Тело его утопили тоже в реке, правда не в этой и нерасчлененным.