Книга о Петербурге

Что касается магазина, даже сомнений нет, ну не мог никак Достоевский сюда не зайти (тем более что в те времена продавали здесь писчие принадлежности, отнюдь не ориентированные на туристов), так что насчет встречи с прапрадедушкой охотно верю, а вот сообщение о точном местожительстве четы Достоевских — прямо у пращура над головой, это, похоже, из области семейных легенд. Возражать хозяйке мы не стали, и жена моя даже купила у нее некий предмет — парчовый мешочек какой-то.

Тогдашний адрес Достоевского между тем известен, он несколько иной: улица Guicciardini (Гвиччардини), № 8, но ныне такого не существует, дом, судя по всему, не сохранился. Адрес установил в свое время Н. П. Прожогин (Достоевский. Материалы и исследования. Т. 5. 1983) по сделанной лично Достоевским библиотечной записи. Дело в том, что на правом берегу Арно, на площади Санта-Тринита, Святой Троицы, в палаццо Буондельмонте размещалась библиотека с русским отделом — так называемым русским кабинетом Вьёсё. Услуги библиотеки были платные. Посетители, приобретая право на пользование читальней, должны были расписываться в специальной книге с указанием своего адреса. В одной из таких книг (регистре) нашел Н. П. Прожогин еще две, в дополнение к одной уже известной, прежде не замеченные записи Достоевского; так был определен адрес, где дописывался «Идиот».

Надо два слова сказать о первой записи. Она относится к первому посещению Достоевским Флоренции — в 1862-м, краткосрочному (не больше недели), это когда вдвоем со Страховым они совершили вояж по Италии. Факт посещения «кабинета Вьёсё» установил А. Н. Гедройц в 1974 году, он и раскопал эту запись в регистре, о чем сообщил в 1980-м А. Л. Осповат, опубликовав снимок соответствующей страницы. Мы же говорим здесь потому об этом, что, согласно данной записи, остановились тогда Достоевский и Страхов в гостинице «Швейцария». А она в двух шагах от «кабинета Вьёсё». И Достоевский о ней не забыл, конечно, когда привез жену во Флоренцию. Как-нибудь так: «Посмотри, Аннушка, вон там на третьем этаже мы со Страховым жили» (а по-итальянски — на втором; и в угловой комнате, разумеется). Кстати, сейчас там доска мемориальная — здесь останавливалась Дж. Элиот.

Ну так вот.

Возвращаясь к Пьяцца Питти.

Придираться к словам хозяйки магазина, в общем-то, причины нет: где-то здесь — «в этих окрестностях» — они и жили, не в этом доме, так рядом — маститый писатель и его молодая беременная жена. Как бы то ни было, допустимо предположить, что в фантазиях Достоевского место его флорентийского проживания соотносилось как-то с петербургским домом Рогожина. Достоевский писал ночами (уточним: и ночами тоже), когда Анна Григорьевна уже видела сны. Каково ему так? — она спит, а он рядом сочиняет жуткую сцену с трупом Настасьи Филипповны, лежащим на рогожинской постели под американской клеенкой и простыней. По творческой необходимости он, конечно, раздваивается, попеременно перевоплощается в своих героев — сначала в Рогожина, да так, что самому становится страшно, и вот он уже Мышкин — и еще страшнее. Правда, правда! Если читателю страшно, значит писателю было еще жутче — это закон!.. А портьера, которой завешена кровать, — не отсюда ли он взял ее, не из этой ли комнаты? А разнокалиберные подушки с дивана? Три месяца назад, в Милане еще, он набросал в черновике сцену — там был матрас какой-то, а разнокалиберных подушек не было, и портьеры тоже. Представим бытовые условия написания последней главы, — не отсюда ли эта жутковатая достоверность почти сюрреалистического эпизода?

Вот цветы. Анне Григорьевне доктор прописал прогулки, и водил ее муж, вспоминает она, каждый день («каждый день»!) в сады Боболи, рядом с дворцом Питти, где, «несмотря на январь, цвели розы». Мы, допустим, в своем январе в саду Боболи не увидели цветущих роз, но мы видели их на площади Сан-Марко, белые розы, цвели, — а в Петербурге как раз в этот день минус десять ударило, и завалило весь город снегом, — так и тогда, наверное, так же было, — даже, думаю, был крепче в Петербурге мороз. А тут — свидетельствую! — январские розы! Имя города как цветок — Флоренция! Кафедральный собор у них — собор Святой Марии с цветком, и Достоевский был им восхищен, этим собором Санта-Мария дель Фьоре. И на гербе города тоже цветок. Крестоцвет.

Цветы как идея попадают в финальный эпизод «Идиота».

«Потому оно, брат, <…> ноне жарко, и, известно, дух… Окна я отворять боюсь; а есть у матери горшки с цветами, много цветов, и прекрасный от них такой дух <…>. Купить разве, пукетами и цветами всю обложить? Да, думаю, жалко будет, друг, в цветах-то!»

Так он ведь с этим замыслом о цветах уже во Флоренцию приехал. Еще в миланском черновике наметил Рогожину тему — подле трупа Настасьи Филипповны изрекать о цветах: «Купить разве, цветами обложить? Да жалко будет, ее жалко будет в цветах-то! Точно невеста». Попробуй-ка догадайся, на какие мысли наводил Федора Михайловича вид флорентийских январских роз.