Книга о Петербурге

Реликтовое эхо, о котором выше, это ведь не одноразовое «ау!», оно длится и длится. Так и здесь. Те следы-следствия нам даны в своем долгосрочном объективном наличествовании, одним словом — в самоприсутствии.

Отчего же сáмо- это — присутствие непременно тоже «реликтовое»? Да оттого, что relictum — с латинского это остаток. Самое то.

А временны́е размеры дистанций до сколь угодно далекого прошлого — не так принципиальны для нас, не так важны, как возможность, собственно, самоприсутствия прошлого через свои же «остатки».

Захотим и масштаб временной поменяем в пределах восьми-девяти порядков.

Честно сказать, именно этого нам и хочется.

Дистанция — десятилетия

Это странно, насколько уже неразличимы в современном петербургском быту следы блокадного времени.

Я не о памятниках и мемориалах, не об экспонатах музеев, не о специальных приемах консервации памяти — хотя бы в семейных архивах. Речь именно о повседневном быте, о самоприсутствии следов тех суровых дней (лет) в живом пространстве города.

В конце прошлого века я еще знал несколько оконных стекол, на которых сохранились едва заметные следы от перекрестий, — оставаясь в оконных рамах, стекла эти, пережившие не только бомбежки, но и ежегодные сезонные мойки, продолжали отвечать своему функциональному предназначению. Да у нас самих имелось дома такое стекло — в правом окне на Московский проспект, — причем я, смотрящий в это окно с рождения, был уже вполне взрослым человеком, когда впервые различил на стекле в старой раме эти слабые следы от блокадного клея. Стекол в других окнах квартиры, выходящих тогда на (тогда) Международный проспект, насколько мне известно, уже не было, в блокаду их заменила фанера, — жили в маленькой комнате с окнами во двор: там была печка.

Жена моя как-то гостила в одной английской семье — они приобрели квартиру в старом доме за Казанским собором (по бывшей Плеханова, а теперь по Казанской улице). Новый хозяин заменил все оконные рамы стеклопакетами, кроме одной, — там, на стекле, он обнаружил кем-то выцарапанное: «1942».

На углу Загородного проспекта и Подольской улицы над крышей дома возвышается небольшая башня, — после уроков, где-то так в классе пятом-шестом, мы полюбили на нее залезать. Жильцам не нравились наши блужданья по крыше, но люк на чердак с черной лестницы почему-то не закрывался. Башню окружала кольцом обзорная площадка, и там было на что смотреть — на город, с высоты над крышами он представлялся восхитительно неожиданным, незнакомым. Если приглядеться, можно было различить вдали еще две-три подобные башенки (конструктивистская пожарная вышка через улицу не в счет). Нетрудно было догадаться, что это имеет отношение к войне, хотя, по правде, нам до того было мало дела. Сейчас я знаю, что это башни местной противовоздушной обороны — МПВО. Они хорошо послужили во время блокады, хотя построили их с расчетливой предусмотрительностью еще до войны — как посты воздушного наблюдения, оповещения и связи. Уже когда я учился в школе, о них, похоже, забыли, и в первую очередь потерял к ним интерес владелец этих объектов — Министерство обороны в лице соответствующих структур, на балансе одной из которых они продолжали формально числиться. А число их, говорят, более ста. Не предусмотренные архитекторами зданий, они парадоксальным образом украшают город. Не слишком заметные и, однако же, на виду, с некоторых пор они привлекают внимание горожан, отчасти спровоцированное организаторами несанкционированных экскурсий по крышам.