Книга о Петербурге

Думается, не только чувство долга перед упокоившимся великим супругом, но и неподдельное увлечение его смелым проектом побуждало Екатерину к участию в оном. Допустим, распорядиться о производстве прозрачных сосудов на стекольном заводе для Кунсткамеры и всяких там трубочек и пузырьков она могла по всепокорнейшей просьбе Блюментроста, но, чтобы заказали мундиры для четырех ею же определенных в Кунсткамеру гребцов (а как еще доберешься туда без лодочников?), она была способна распорядиться по своему разумению. И уж тем более никто бы ей не решился подсказывать передачу опять же в Кунсткамеру чучела любимого зеленого попугая с далеких солнечных Гавайев…

Да, это тот самый попка-дурак, который, если верить историческому анекдоту, выдал царскому денщику секретный замысел Персидского похода, посвящены в который были Петром только два человека — Екатерина и Меншиков.

Чучела лошади Петра, знаменитой Лизетты, отличившейся под Полтавой (на самом деле то был жеребец), и двух царских собак (одну из них, представьте, звали Тиран) доставят в Кунсткамеру лишь в 1741 году, но, раз мы о чучелах, было там и не такое — там и людей тоже были… эти самые… воспроизведения объемного изображения. Только об этом потом, не сейчас.

Хотя почему же.

Тоже пример.

После смерти «великана»-француза Николя Буржуа, семь лет у Петра прослужившего благодаря своему росту 2 метра 27 сантиметров, его «статуя» из натуральной кожи (помимо отдельно приготовленного скелета, а также препаратов некоторых органов) была произведена для Кунсткамеры. Но не без проблем. Дело в том, что Шумахер, сделав заказ скорняку Еншау на выделку кожи, не оформил сделку контрактом. Скорняк Еншау не возвращал больше года кожу «великана», воспользовавшись кончиной Петра, — так вот, почти сюрреалистическую ситуацию пришлось разруливать Екатерине. Она решила финансовый спор.

Куда проще с другой получилось кожей — рыбьей. Тут на Балтике проживали рукоделицы, способные кожицей не то салаки, не то кильки вышивать всякие красивости, ну прямо как золотом. Такую подушку Екатерина, знавшая сама толк в шитье, уже без каких-либо проблем, повелела передать туда же — в Кунсткамеру.

Это Петру II будут по барабану начинания его великого деда. Екатерину, вдову, мужнины дела весьма беспокоили.

Так что в тот праздничный день в Летнем дворце что-либо изображать из себя никакой необходимости у нее не было. Пускай и в доступном ей переводе, но «Всеподданейшую благодарность» красноречивого Якоба Германа за «царские милости… изливаемые на составляющих Академии» она, естественно, поняла и оценила. На понятном ей немецком «царственная кухарка» из уст знаменитого Георга Бернгарда Бильфингера слышала, между прочим, такое:

— «Высочайшая милость Вашего Императорского Величества доставляет нам, всеподданнейшим рабам Вашим, счастие — с униженнейшим благоговением повернуться к стопам Вашего Величества и засвидетельствовать, что мы признаем всемилостивейшее воззвание Ваше за глас Божий, которому богоугодно было привести нас в эту страну — служить, под достославнейшим Вашим правлением, бесчисленному народу распространением и умножением наук. Мы считаем для себя высочайшим счастием служить орудием, которое Богу и Вашему Величеству угодно избрать на то, чтобы трудиться над делом, которое неминуемо будет преуспевать к неистощимой пользе и вечной славе Вашего благословенного царствования».

Можно ли допустить, чтобы этакое осталось неуслышанным, невоспринятым?

Если кто и мог пропустить эти речи мимо ушей, только один человек — Иоганн Петер Коль, и не потому, что сам получил кафедру красноречия (ну и церковной истории), а потому, что впервые увидел юную принцессу Елизавету Петровну (об этом аспекте их отношений мы попозже чуть-чуть).

А вот Бильфингер о Петре Первом (это когда, слегка возбудившись, он позволил себе модулировать голос):

— «Всему свету известно, что там действует перст Божий, где зиждет великий государь Петр — вечно памятное имя, которого я не могу произнесть без волнения и которое всякий внимает с благоговением — и где довершает Богом ему дарованная преемница престола. Вашему Императорскому Величеству Богом предоставлено — через насаждение наук сделать понятным для ваших народов, чтó сделано безсмертным Императором Петром, и отличить его героическия деяния от подвигов всех героев древнего мира. От сих остается только слава, но не польза, а от дел великого Императора Петра, посредством сего учреждения Вашего Императорского Величества, останутся вечно не только имя и слава, но и плоды, и повесть о его деяниях найдет себе подтверждение в последствиях и пользе, какие перейдут на потомство».

Лесть — она, конечно, всегда лесть, но ведь и слова пророческие — не так разве?

А что до латыни…

Латынь зазвучала публично, и в частности для непосвященных, но не на этой достопамятной встрече, а позже — 27 декабря 1725 года.

Это день открытия Академии.