Книга о Петербурге

(Да вот, смотрю наугад — где-то в начале: «Во едином нощеденствии 24 часа, а во едином годе 365 дней: и аще хощеши ведати в годе или в седмице, или во 100 дне часов», — и ниже, как это вычисляется в столбик, — сразу же вспоминаются точно такие же столбики, которые рисовала нам Вера Александровна мелом на доске: арифметику, похоже, мы тоже учили (ну почти) по Магницкому.)

Замечательно, что сам автор учебника, знавший несколько языков, осваивал математику самоучкой. С учителями по этой части были проблемы.

Риторике и языкам обучали увереннее — да и схоластике в целом. Славяно-греко-латинская академия была образована еще при царе Федоре. О существовании логарифмов, таблицы которых составлял ее питомец Магницкий, там представления не имели.

Логарифмы понадобятся будущим артиллеристам, но до этого надо еще учить и учить…

А с февраля 1721-го по Европе вояжировал Шумахер, при себе имея «Пункты о том, что библиотекарю Шумахеру через путешествие его в Германии, Франции, Англии, Галандии учинить».

Иоганн Даниэль, немец, уроженец Эльзаса, был по-русски Иваном Даниловичем. В Петербурге он заведовал библиотекой, собранной Петром.

В задачи Шумахера, посланного за границу, входило приобретение научных книг, всевозможных приборов, препаратов, инструментов (включая хирургические), ему надлежало собирать сведения о научных достижениях, о музеях, кунсткамерах. Он должен был заинтересовать ведущих европейских ученых выгодными условиями работы в России — прежде всего философа, математика, физика Христиана фон Вольфа (не получилось, но помог советами и рекомендациями) и астронома Жозефа-Никола Делиля (согласился не сразу, но с радостью).

Было и такое поручение: «Узнать о Орфиреевом непрестанном движении, поговорить». Это касалось вечного двигателя, будто бы изобретенного Иоганном Бесслером, известным в научных кругах под сказочным именем Орфиреус. Шумахер встречался с этим Орфиреусом, алхимиком и механиком, чья неведомая установка взволновала лучшие умы европейских столиц, и не пленился его разглагольствованиями — тем более что изобретатель уже разрушил машину, а за раскрытие тайны «непрестанного движения» требовал фантастическую сумму с пятью нулями.

А ведь и у этого Орфиреуса был шанс оказаться в числе первых петербургских академиков. Увы, приглашенные при Петре, приедут они в Петербург уже после смерти Петра. Интересно, защитило бы шарлатана его иностранное подданство, буде обнаружился бы обман и был бы жив еще Петр? Или же отрубил бы он ему голову на Козьем болоте и заспиртовал бы ее для Кунсткамеры?

Когда Петр замышлял Академию наук, некоторое число высокообразованных людей в России все же имелось — это те, кто учился в европейских университетах. Шумахер, например, окончил Страсбургский университет, прежде чем пригласил его Петр на службу. Ладно, он иностранец, он из Эльзаса, но возьмем Блюментроста Лаврентия Лаврентьевича, он родился в Москве, а медицину изучал в Галле, Оксфорде и в Лейденском университете. Его и назначат президентом Академии наук, тогда как Шумахер будет секретарем ее канцелярии.

По сведениям профессора А. Ю. Андреева, в двадцати двух немецких университетах с 1698 по 1810 год училось 637 русских студентов.

Но одно дело — образованные люди, коих в России сколько-то есть, а другое — светила науки, коих, пожалуй, и нет.

Петр захотел собрать в Петербурге светил.

Им полагалось годовое жалованье, весьма солидное, жилье, дрова, свечи и представлялась счастливая возможность свободно работать по своему направлению. Требовалось от них чтение лекций по своей теме, обсуждение докладов на конференциях Академии, воспитание каждым ученика, а лучше двух. Предполагалось, что будут академики решать конкретные задачи в интересах Российского государства. Эйлеру, например, доведется расчеты вести, связанные с установкой Царь-колокола.

Что касается фиксированных зарплат, это наиважнейший момент. В иностранных академиях такая роскошь, как жалованье, практически не предусматривалась.

Конечно, Петербургская академия наук — явление исключительное; оно порождено исключительной, без которой и Петербурга не было бы, неуемностью Петра Великого. Никакой бы иной гипотетический правитель при подобных обстоятельствах в государстве, не знающем университетов, ни за что бы не стал затрачиваться на каких-то там наук Академию. В голову бы ему не пришло. Разумеется, можно и о предпосылках говорить сколько угодно, и об исторической необходимости, и о стратегическом предвидении царя-реформатора, и о том, что навигации и картографировании без астрономии не обойтись и астроном Делиль нужен до крайности с его обсерваторией, но все равно — нечто невероятное это. Немыслимое. Трудно сказать, чему больше было обязано начинание — холодному расчету Петра (долгая подготовка, личные встречи, переписка, проекты…) или его одержимости, граничащей с маниакальностью.

Но — получилось.

Правда, уже после смерти Петра.

«…Служить бесчисленному народу умножением наук»