Книга, обманувшая мир

Как признавался сам писатель, решение предложить «Новому миру» свой «облегченный», т. е. приспособленный к требованиям цензуры и канонам советской литературы, рассказ «Щ-854» пришло к нему в 1961 г. после XXII съезда КПСС, прошедшего под знаком новой волны антисталинизма и под непосредственным впечатлением от смелой речи на нем А. Т. Твардовского о неиспользованных возможностях литературы в развитии этого процесса. При этом писатель рассчитывал на то, что художественная форма повести, ее «облегченный» характер и ее главный герой — «простой мужик», к которому «не могут остаться равнодушны верхний мужик Александр Твардовский и верховой мужик Никита Хрущев» (вот апофеоз «глумовщины»!) ^{98},— позволят ему перехитрить власть, ввести в текст скрытые смыслы и сказать нечто большее о советской системе и ее пороках. В одной из поздних статей Солженицына есть такое категорическое утверждение: «В моем “Иване Денисовиче” XX съезд и не ночевал, повесть досягала не “нарушений советской законности”, а самого коммунистического режима» ^{99}. Однако трудно полагать, что повесть, написанная с такой откровенной внутренней установкой автора на «подрыв основ», могла бы пройти многоступенчатый контроль ее редакторов, начиная с сотрудников «Нового мира» и заканчивая аппаратом ЦК КПСС (помощник Хрущева В. С. Лебедев), — людей, чрезвычайно опытных и бдительных в части скрытых подтекстов, а затем еще и была бы допущена на соискание Ленинской премии. Не имея возможности судить о содержании первоосновы повести («Щ-854» нигде автором и его наследниками не воспроизводился, а архив «Нового мира» в данной части — с черновиком и версткой — не сохранился[71]) и полагаясь только на отдельные сведения самого писателя о сделанных им «облегчениях» («наиболее резкие места и суждения и длинный рассказ кавторанга о том, как дурили американцев в Севастополе 1945 года нашим подставным благополучием»; на удаленную редакцией ремарку о заключенном Ю-81 — «сидит несчетно, сколько советская власть стоит» и т. д.), можно догадываться, что она носила достаточно прямолинейно выраженный характер публицистического «обличения» пороков советского общества, но никак не новых открытий в области художественно-философской мысли. Весьма характерно признание самого писателя в том, что он «с удивлением (курсив наш. — В. Е.) обнаружил, что от смягчения резкостей вещь только выигрывает и усиливается в воздействии» ^{100}.

В целом нельзя не отдать должное редакторскому мастерству А. Т. Твардовского, который приложил все силы к тому, чтобы до такой степени отшлифовать повесть, что многие читатели (и доныне) признают ее высшим художественным достижением Солженицына. Новое, ставшее классическим, название «Один день Ивана Денисовича» дал именно Твардовский (заодно заметим, что и название знаменитого рассказа «Матренин двор» было тоже придумано Твардовским — оно заменило книжно-дидактическое «Не стоит село без праведника»). Не будет преувеличением сказать, что своей первоначальной литературной славой «большого художника, непревзойденного стилиста» (об общественной славе — разговор особый) Солженицын целиком обязан Твардовскому. Не все знают, например, что знаменитый эвфемизм «маслице-фуяслице», фигурирующий в «Иване Денисовиче» и сочтенный всеми читателями блистательной художественной находкой автора, на самом деле был придуман Твардовским, вставивший слово с буквой «ф» вместо авторского отточия и тем самым обеспечивший вхождение этой фразы в мир литературы. А ведь это была одна из тех, ставших крылатыми, фраз повести, которые больше всего способствовали популярности автора «Ивана Денисовича» среди массового читателя, да и части интеллигенции. Именно благодаря Твардовскому Солженицыну выпала удача первым снять многолетнее незыблемое табу не только с лагерной темы, но и с употребления в литературе лагерного (блатного) жаргона. В данном случае на советской культурной почве произошло нечто «революционное». Оправданное контекстом и потому не встретившее отторжения у самых строгих редакторов повести (включая Н. С. Хрущева) «маслице-фуяслице» стало в условиях всеобщей языковой и прочей нормативности своего рода «культурологическим прорывом», символом нового порога социального раскрепощения. При всех возможных и реальных нападках «сверху» Солженицын получил мощнейшую поддержку «снизу» и стал не просто «своим», а «своим в доску» для определенного рода читателей, поскольку говорил на близком им языке.

В целом первая повесть Солженицына создавала впечатление, что писатель, «арестованный по необоснованному политическому обвинению» (как гласила справка об авторе в публикации «Ивана Денисовича» в «Роман-газете» в 1963 г.), все свои «восемь лет заключения» (по той же справке) провел в исправительно-трудовом лагере, вынужденно общаясь с криминально-блатной средой, и потому он имеет право как на некоторые языковые вольности, так и на некоторые вольности в своем поведении. Однако здесь есть своя особенность, которая характеризует именно Солженицына.