Книга, обманувшая мир

Обостренное чувство советского патриотизма у Твардовского следует рассматривать как прямой результат его личного жизненного опыта, а также длительной суровой школы, которую он прошел в рамках советской системы, конкретно — в рамках партийной и военной дисциплины, особенно в период Великой Отечественной войны. Трудно отрицать, что здесь оставило свой след и жесткое сталинское «воспитание», но его роль вряд ли стоит слишком преувеличивать: именно война, народная по своей сути, с ее экзистенциальными законами — непреложной субординированностью всех отношений, необходимостью подчинять себя единой воле, обострением чувства товарищества и слитности с судьбой всего народа, освящением долга перед родиной и жертвенности во имя победы — сформировала базовое поколение людей советской эпохи с его нормами и ценностями, которые впитал в себя и автор «Василия Теркина» — поэмы, где, как известно, нет ни слова о Сталине. Значение партийной дисциплины Твардовский как коммунист тоже глубоко понимал, но слепое формальное повиновение директивам партийных инстанций глубоко претило его натуре (его редакторская деятельность убеждает в этом лучше всего).

Нет сомнения, что редактор «Нового мира» являлся центральной фигурой общественно-литературной жизни советских «шестидесятых годов», ее подлинным идейным и нравственным стержнем. Вокруг возглавляемого им журнала объединялись все мыслящие люди того времени, для которых историческая ценность завоеваний социализма являлась такой же незыблемой истиной, как и историческая необходимость «самоизменения», т. е. эволюции, нового строя ^{103}.

О сталинских репрессиях Твардовский имел далеко не литературные представления: во время коллективизации пострадала его семья, в 1937 г. он, с присвоенным ему ярлыком «кулацкого поэта», едва уцелел, через лагеря прошли его многие смоленские друзья (начиная с А. В. Македонова), трагическое «исчезновение» людей он видел и знал, живя с 1936 г. в Москве. Поэт огромной нравственной чуткости, Твардовский всегда испытывал безотчетное чувство вины не только перед теми, «кто не пришел с войны», но и перед теми, кто погиб в годы репрессий. Неслучайно еще в 1955 г. Твардовский записывал в своем дневнике: «Тема страшная, бросить нельзя — все равно, что жить в комнате, где под полом труп члена семьи зарыт…» ^{104}.

Поэтому он так горячо поддержал повесть Солженицына и на первых порах испытывал к автору род влюбленности (хотя как многоопытный редактор понимал все несовершенство повести, которую ему пришлось править).

Стоит заметить, что изначально в своем отношении к Солженицыну Твардовский придерживался широко принятой в литературной жизни (хотя и не соответствовавшей его собственным принципам) схеме разделения таланта и личности писателя: первым он искренне восхищался, второе часто приводило его в смущение и недоумение. Впервые такое чувство он испытал в сентябре 1965 г., когда Солженицын неожиданно забрал из «Нового мира» рукопись романа «В, круге первом». Объяснения самого писателя на этот счет — что роман может изъять КГБ — показались Твардовскому совершенно абсурдными, но он в конце концов списал это на мнительность, род мании преследования, свойственной бывшему лагернику.

Между тем истинные политические настроения Солженицына этого периода были ему абсолютно неведомы. Вся колоссальная поддержка, которую оказывал Твардовский открытому им автору, объяснялась тем, что редактор «Нового мира» был полностью уверен в его лояльности к Советской власти, и это, на его взгляд, ярче всего доказывала фронтовая биография писателя, его офицерство и его боевые ордена. Известно, что Твардовский грудью встал на защиту Солженицына, когда в период кампании за присуждение писателю Ленинской премии в 1964 г. первый секретарь ЦК ВЛКСМ С. П. Павлов заявил, что тот был осужден «за уголовное преступление». Твардовский тут же затребовал справку из Военной коллегии Верховного суда СССР, которая опровергла домыслы Павлова ^{105}.