Книга, обманувшая мир

Но вернемся к Шаламову. Почему кажется неожиданным и парадоксальным включение его имени в список 257 «соавторов»? Известно, что после полного разрыва отношений с Солженицыным (последовавшего вскоре за отказом в сотрудничестве по созданию «Архипелага») Шаламов стал опасаться — и совершенно резонно, — что в задуманную его оппонентом книгу могут попасть материалы, почерпнутые из «Колымских рассказов» и других произведений, передававшихся ранее тому на чтение. Зная прагматизм Солженицына и его намерения (неслучайно наряду со словом «делец» в записных книжках появляется «авантюрист»), Шаламов понимает, что такого рода попытки необходимо решительно пресечь. В его тетради 1967 г. имеется запись: «Через Храбровицкого сообщил Солженицыну, что я не разрешаю использовать ни один факт из моих работ для его работ. Солженицын — неподходящий человек для этого».

Вряд ли можно сомневаться, что это категорическое решение, переданное через лицо, с которым Солженицын тесно общался, получая от него различные справки и материалы (А. Храбровицкий тоже входит в список 257-и), не дошло до адресата. В письменмой или устной форме — не имеет значения: для любого человека «с правилами» такой сигнал более чем понятен. Но соблюдение каких-либо правил-условностей никогда не было чертой Солженицына. Запущенная машина работала полным ходом: после разрыва отношений с Шаламовым он уже не считал себя обязанным с чем-либо считаться, что-либо согласовывать. Характерно, что еще в конце 1966 г., выступая в Институте востоковедения, он публично объявил своего оппонента «тяжело больным» (еще более характерна позднейшая, из мемуаров, его ремарка о «безумноватых уже» глазах Шаламова при их последней встрече). Таким образом, соперник был как бы списан со счетов и подготовлена почва для того, чтобы объявить его «умершим»…

Но почему же тогда «Архипелаг» все-таки переполнен фактами из произведений Шаламова, почему имя его то и дело всплывает ма страницах книги? Как будто предвидя это вопрос, Солженицын и предисловии к первому изданию 1973 г. (оно в дальнейшем не менялось) сообщал: «За годы работы до 1967 года мне стали известны “Колымские рассказы” Варлама Шаламова и воспоминания Д. Витковского, Е. Гинзбург, О. Адамовой-Слиозберг, на которые я ссылаюсь по ходу изложения как на литературные факты, известные всем (так и будет же в конце концов)». Строго говоря, это уловка. «Колымские рассказы» на тот момент были известны лишь малому кругу людей, и называть их «литературным фактом» можно было лишь очень условно. С учетом запрета Шаламова на использование материала своих рассказов (а также, надо полагать, и своего имени), такие анонсы Солженицына выглядели крайне бесцеремонно. Тем более бесцеремонной являлась его открытая полемика с Шаламовым на страницах своей книги: ведь он знал, что ответить оппонент вряд ли сможет, хотя он и жив. Такой коллизии и такого прецедента история литературы, кажется, не знала: фактически на глазах всего мира происходила эксплуатация чужого (и чуждого себе) авторитета для утверждения собственного.

Подобное было возможно только со стороны такого прагматика, как Солженицын, тонко чувствовавшего свои преимущества в условиях холодной войны, в которой, как печально констатировал Шаламов, «человеческая жизнь стоит не больше, чем в битве за Берлин»…