Книга, обманувшая мир

Обратимся ко второму тому. Он, как известно, вышел в 1974 г., когда Солженицын был уже на Западе. Это обстоятельство может объяснить многое в причинах того, почему второй том оказался буквально «нашпигованным» шаламовскими реминисценциями и прямыми цитатами. Дело в том, что к этому времени «Колымские рассказы» тоже стали известны западному читателю. Впервые попав за рубеж еще в 1966 г., когда их вне всяких разрешений автора начал печатать нью-йоркский русскоязычный «Новый журнал» под редакторством Р. Гуля, они сделались объектом банального книжного пиратства, имевшего ясно выраженную политическую подоплеку. Достаточно сказать, что немецкое издание в Кельне в 1967 г. было выпущено под названием «Воспоминания заключенного Шаланова» (именно так, с ужасающей ошибкой в фамилии — не говоря уже о том, что художественная проза была переведена в разряд мемуаров). Рассказы выходили также в «Посеве» и «Гранях», имевших в СССР крайне одиозную репутацию (что и вызвало в конце концов протест со стороны Шаламова). Его письмо в ЛГ в 1972 г. имело широкий резонанс на Западе, где оно, с подачи Солженицына, трактовалось исключительно как «отречение» от «Колымских рассказов». Именно об этом писал тогда М. Геллер в парижско-польской «Культуре»: «И вдруг Шаламов, проведший 20 лет в лагерях, не выдержал нового нажима и сломался, изменил самому себе».

В этих обстоятельствах Солженицын никак не мог обойтись какой-либо малой фактологической ссылкой на Шаламова, как он пытался сделать в первом томе. Если задачей первого тома являлось, по тонкому замечанию И. Сиротинской, преподнесение себя автором как «первого и как бы единственного» в лагерной теме, то во втором томе он вынужден был считаться с тем, что на Западе знают о Шаламове как писателе, представляющем ему серьезную конкуренцию на литературном поле. С другой стороны, письмо Шаламова в ЛГ дало в руки автора «Архипелага» важный козырь: он получил, по его мнению, полный моральный перевес над «сдавшимся» писателем, а отсюда — право на взгляд на него свысока, с позиций «победителя», и заодно — право манипулировать его именем и его произведениями. Этот сложный конгломерат мотивов и чувств ощутим уже в первых витиеватых словах авторского предисловия ко второму тому:

«…Непосилен для одинокого пера весь объем этой истории и этой истины. Получилась у меня только щель смотровая на Архипелаг, не обзор с башни. Но, к счастью, еще несколько выплыло и выплывет книг. Может быть, только в “Колымских рассказах” Шаламова читатель верней ощутит безжалостность духа Архипелага и грань человеческого отчаяния.

Да вкус-то моря можно отведать от одного хлебка».

В самом деле, довольно странновата эта смесь — самоуничижения, признания превосходства Шаламова и тут же — его отторжения и собственного самоутверждения, скрытого за пословицей про «хлебок». Литературный противник оставался литературным противником, и в борьбе с ним заведомо предполагались самые разнообразные средства, не считая открытой полемики…

Кстати, о полемике. В свое время Г. Померанц, автор крылатой фразы о том, что «стиль полемики важнее предмета полемики», с основанием обвинял Солженицына в том, что его преобладающий стиль — «с пеной на губах». Но кроме стиля и предмета есть и методы полемики. Нельзя не отметить, что основной метод Солженицына — это упрощение и «уплощение» позиции своих оппонентов (говоря шире, упрощение и «уплощение» смысла и содержания любого рода субстанций, которые он избирал объектом своей критики, и на микро- и на макроуровне: от характеристик отдельных людей до характеристик огромных исторических явлений — таких как революции и другие события с трагическими коллизиями).

В этом смысле неудивительно, что и образ Шаламова, каким он предстает в «Архипелаге», до чрезвычайности снижен: автор скорбной и величественной художественной прозы «Колымских рассказов» предстает здесь большей частью как фактограф-свидетель, как «летописец Колымы» (прямые слова Солженицына) и используется лишь в качестве иллюстратора тех или иных «разоблачительных» инвектив автора. Выглядит это подчас крайне кощунственно, особенно в таком эпизоде (для контраста текст Солженицына выделен курсивом):

«Я только разрешу себе (!) привести здесь несколько строк В. Шаламова о гаранинских расстрелах:

“Много месяцев день и ночь на утренних и вечерних поверках читались бесчисленные расстрельные приказы. В 50-градусный мороз музыканты из бытовиков играли туш перед чтением и после чтения каждого приказа. Дымные бензиновые факелы разрывали тьму…

Папиросная бумага приказа покрывалась инеем, и какой-нибудь начальник, читающий приказ, стряхивал снежинки с листа рукавицей, чтобы разобрать и выкрикнуть очередную фамилию расстрелянного”.

Так Архипелаг закончил Вторую пятилетку и, стало быть, вошел в социализм».