Книга осенних демонов

С момента моей смерти ты во второй раз увидела черную осеннюю бабочку. Случилось это ноябрьским утром. За долгие пятьдесят восемь лет ты растеряла большинство предрассудков, но вера в черных бабочек осталась. Тебя не трогает ни пятница тринадцатого числа, ни черная кошка, ни рассыпанная соль. Даже разбитое зеркало. Остались только черные бабочки. Детское предзнаменование из какой-то книжки. Но ты и так помнишь. И не можешь от этого избавиться.

Важна первая увиденная весной бабочка. Желтая предвещает счастливое лето, белая — спокойное и бесцветное, а темная, например адмирал или крапивница, — грустные, неудачные месяцы. В общем, ничего особо мрачного.

Совсем другое дело черные бабочки. В нашей полосе таких нет. Они существуют только в старой альпинистской примете, о которой я когда-то тебе рассказал. Если увидишь черную бабочку — это значит, где-то в горах умирает человек. Это осталось у тебя в памяти, потому что ты за меня боялась. Ты вышла замуж за альпиниста.

И в тот день откуда-то из глубины ада вылетел невозможный, несуществующий черный мутант с крыльями, как сажа, и уселся на мольберте. Он раскрыл перед твоими удивленными глазами черные, как графит, крылья без малейшего пятнышка другого цвета и сидел себе, а я в этот момент, как снаряд, разрезал воздух, в моих ушах гудел ураган, я видел смазанную от скорости падения скалу и каменный склон, мчавшийся мне навстречу, а рядом со мной звенел, стуча по камням, лопнувший, проклятый никчемный карабин.

Я был возмущен.

Я не мог в это поверить.

Я даже не успел закричать.

Но ты уже знала. Это было начало восьмидесятых, и невозможно было позвонить в захолустную деревушку, стоя на склоне горы. Нужно было заказывать международный звонок, долгое время проводить на почте, искать работающие автоматы. Десять раз набирать номер и слушать монотонное: «Ваше время…»

Поэтому тебе послали телеграмму. Но ты и без того знала. Чувствовала, что это глупо — поддаться случайному стечению обстоятельств, пугаться черной бабочки. Но ты не спала всю ночь, не могла рисовать, только лежала, борясь с тошнотворным предчувствием несчастья, давящим на желудок, как груда камней. Все было мрачно и страшно. Так всегда с предзнаменованиями. В этом состоит садизм предвидения будущего. Предчувствие трагедии так измучило тебя, что, увидев у наших ворот почтальона, прислонившего велосипед к калитке, ты почувствовала облегчение. Напряжение спало. Ты и без того уже знала. Завидев его блестящую синюю фуражку, просто попрощалась с надеждой. Осталось лишь больное, как открытая рана, безнадежное чувство тяжелой утраты.

Тогда я был уже мертв, но все началось с черной бабочки.

Тогда тебе уже было тридцать восемь.

Слишком мало, чтобы стать вдовой.

А сегодня утром ты увидела черную бабочку во второй раз. Как раз в это утро, когда тебе пришло в голову, что ты начинаешь стареть. Очевидно и необратимо. Ты смотрела на свое отражение в большом зеркале ванной, и дело было совершенно не в том, что ты плохо выглядишь. Конечно, зеркало не давало возможности скрыть морщины на шее и мешки под глазами, слегка плоскую грудь, немного обвисший живот, немного квадратную линию лица, но каждая женщина в твоем возрасте хотела бы увидеть в зеркале такое стройное тело с длинными ногами и кудрявыми волосами и вообще весьма соблазнительное отражение. Ты это знаешь и ценишь. Однако ты считала потери, как военачальник в сражении. Седые волосы в щетине щетки для волос, вены на руках, соски, грустно глядящие в землю, жилистые ноги, пучки мелких морщин у основания ягодиц. Еще можно сказать «стройная» или уже «худая и жилистая»? Просто-напросто начинался очередной день в одиночестве — день, который ты, если не будешь разговаривать сама с собою, с животными или с телевизором, проведешь в молчании. День одиночества и тишины, наполненный только тобой и ничем больше. И тогда ты вдруг поняла, как много было вот таких, похожих друг на друга, дней. Они тяготят тебя бесконечной вереницей, начало которых уходит в глубины прошлого. Давно. Ужас как давно.

Ты чувствуешь, как головой достаешь времен Интернета, клонирования, Европейского Союза и домашнего телепакета, ногами же находишься во времени разрушенных на войне зданий, конных повозок с углем, проводного радиовещания и батюшки Сталина.

Это растягивает тебя, как канат. Ты чувствуешь, что этого так много, что тебе вряд ли удастся встретить какое-нибудь начало. Начало чего-либо.

Черная бабочка, которая трепещет на оконном стекле в ванной, уколола тебя болезненным воспоминанием, страхом и предчувствием неизбежного. Ты внушаешь себе, что она только кажется черной, потому что за окном светло, а ты здесь, в доме, но в глубине души чувствуешь, что обманываешь себя. Так же, как и с теми летними бабочками. Первая бабочка она и есть первая. Нельзя ее отменить и подождать, пока покажется желтая.

Но всегда можно попробовать. В конечном счете это всего лишь обыкновенное дурацкое насекомое. И суеверие из детской книжки.