Книга перемен

Я оглянулся. Два мягких пузатых кресла, мечта обладателя двухкомнатной квартиры в спальном районе, хорошо смотрелись бы в начале девяностых на фоне полированного серванта с хрусталем и глянцевыми корешками классики зарубежной литературы. А в узкой квадратной каморке, в которой окна заложены мешками с песком, да еще и проделаны бойницы, бурый искусственный мех, гордость закарпатских мебельщиков, выглядел довольно странно. Но выбирать не приходилось. Для меня важна не комната, а тот, с кем меня в ней оставят наедине. Или те.

– Вам кого первого привести?

Первым в комнату зашел парень лет тридцати. Полные губы, вопросительный взгляд. Тянет простреленную ногу, опираясь на костыли. Садится в кресло и рассказывает о себе. Ничего особенного. Дима. Соотечественник, из Константиновки. Был водителем, стал боевиком. Или ополченцем, как он сам себя называет. Его в составе группы из шести человек отправили искать наемников на украинских блокпостах в районе Марьинки. Они были уверены, что Донецк обстреливают фашиствующие молодчики из Восточной Европы. Так разъясняло ситуацию растерянным горожанам местное телевидение.

– Вы считали, что украинцы бомбят Донецк? – переспрашиваю его еще раз.

– Я не говорю, что украинцы. Наемники, – уверенно отвечает Дима.

– Ну а какие наемники, кто? – настойчиво пытаюсь я добиться от него описания образа врага. Но в ответ слышу невнятное объяснение.

– Я не знаю, я их еще не видел, – после долгой паузы отвечает боевик Дима.

– Ну а в ваших средствах массовой информации говорят о каких-то наемниках. Откуда они?

Вопрос оказался очень неудобный.

– Ну, поляки какие-то там, не поймешь, – говорит Дима, словно отмахиваясь от назойливого, как овод, вопроса. И, вслушиваясь в собственный ответ, понимает, насколько глупо он звучит.

А еще я вижу по его глазам, что он начинает понимать: задание, на которое его послали и которое забрало у него здоровье, тоже было глупым.

– Узнать, есть там наемники или нет. Услышать говор, там, иностранный. Засекли нас, начался обстрел, выжило нас три человека из шести.

Они были одноразовыми солдатами. Их отправляли на задание, выдав минимум оружия и даже не предложив надеть бронежилеты. Когда те, кто выжил в ходе этого бесполезного рейда, рассказывали о нем, у меня не осталось сомнений, что боевики сменили партизанскую тактику «ударь и беги» на «ударь и умри». Камикадзе, елки-палки. Только не знавшие, что вместе с боекомплектом получили билет в один конец. Хотя второй земляк, Юра из Чернигова, видимо, это понимал. Он волком смотрел на меня в упор и, пропустив мимо ушей полтора десятка вопросов, ответил на единственный.

– Рассчитываете ли вы когда-нибудь вернуться домой? – спокойно произнес я.

И тут он широким жестом рук, скованных стальными браслетами, резко указал на пол.

– Минус два уровня, минус два я вернусь! – выкрикнул он.

Я, честно говоря, растерялся, и он понял, что его ответ нуждается в пояснении.

– Минус два уровня земли. В гроб! – снова почти закричал боевик.

Он был уверен, что живым отсюда не выйдет. Ему было очень жаль себя. Злые сероватые глаза наполнялись слезами. А может быть, ему просто хотелось плакать от ненависти к тем людям, которым он проиграл. Они оказались правы. Он – нет. Вполне достаточный повод для ненависти.

Третий боевик, не похожий на первых двух. Именно он был главной целью нашего визита в Мариуполь. Россиянин, из Воронежа. Ходили слухи, что это матерый диверсант и что ДНРовцы, пытаясь отбить его, в тыл нашим войскам высылали еще одну диверсионную группу. Но это, к моему журналистскому сожалению, оказались всего лишь слухи. Воронежский парень был таким же, как и его товарищи, одноразовым солдатом без бронежилета. И вот он сидит передо мной, двадцатипятилетний смышленый строитель из российской глубинки. С хорошей улыбкой и добрыми глазами. Сидит, рассказывая о том, что никогда не думал, насколько сильна бывает фантомная боль.

– Вот нет ноги, понимаете, а она болит. Болит иногда так безумно, что выть хочется. Читал когда-то об этом, думал, что это писательские фантазии. А оказалось правда.

У него очень правильная, почти литературная речь. Насыщенная образами, а не матерными междометиями. Сразу видно, он большой любитель поговорить. У таких, как он, есть редкий талант, как говорится, «ездить по ушам» красивым девушкам. Не врать, а именно искусно плести нить рассказа, привлекая внимание и к повествованию, и к себе. Кстати, о своей девушке он говорит в прошедшем времени, так, как будто потерял ее вместе с ампутированной ногой.